Бенедикт Велльс - Конец одиночества

Это было так неожиданно, что сначала я не нашел что ответить. Я обещал ей непременно позвонить, и Альва сказала, что будет этому рада.

Но я так и не позвонил.

Все выходные я как приклеенный ходил вокруг телефона в вестибюле интерната. Но так и не смог ей позвонить. Альва сознательно обидела меня, и, очевидно, несмотря на все заверения, я мало что для нее значил, так как, судя по всему, она вскоре собиралась покинуть меня навсегда. Как же я мог простить ее после этого? В то же время я хотел непременно увидеться с ней. Я надеялся, что она сама мне позвонит, но она этого не сделала.

Когда в понедельник я пришел в школу, она со мной так и не заговорила. Все время она почти демонстративно не смотрела в мою сторону. Во время перемены я подошел к ней.

– Извини, – сказал я, небрежно опершись одной рукой о стену, – я хотел тебе позвонить, но в выходные столько всего было, что я совсем закрутился.

Возможно, я даже наплел ей что-то про вечеринку, на которую будто бы ходил и где встретился с девушкой, которая, как Альве было известно, поглядывает на меня с интересом. Во всяком случае, я испытал удовлетворение от того, что взял какой-то реванш за поступок Альвы. Я даже вроде бы рассчитывал на то, что она кивнет в знак сожаления или хотя бы почувствует в моем поведении холодок. Но она только посмотрела на меня вопросительно.

– Ах да! – сказала она. – Действительно, а я как-то совсем забыла. Да ладно, ничего!

Это был наш последний разговор с Альвой.

Через несколько дней после встречи с красным «фиатом» я ехал за Лиз, чтобы забрать ее после работы. Со времени летней поездки в Бердильяк тогда прошло уже почти пять лет. Лиз получила аттестат, наверстав в вечерней школе пропущенное, и поступила на педагогический. Практика по музыке, искусству и немецкому языку проходила у нее успешно. Я увидел, как она выходит из школы с несколькими молодыми учителями. На расстоянии Лиз казалась еще выше и крупнее, она производила импозантное впечатление. Она перекинула сумку через плечо и чему-то рассмеялась. Все смотрели на нее с восхищением. Если не знать, что Лиз давно уже за тридцать, можно было дать ей лет двадцать пять, только ее лицо несколько округлилось.

В квартирке Лиз, переполненной и почти захламленной всякими безделушками и картинками, мы принялись готовить еду. «Мы принялись» следует понимать так, что она готовила, а я только смотрел, и говорили мы, конечно же, о переезде нашего брата. Недавно Марти за огромные деньги продал свою фирму и теперь преподавал в Техническом университете в Мюнхене. Они с Эленой купили дом неподалеку от Английского сада.

– Ты представляешь себе? – говорил я, раскачиваясь на кухонном стуле. – Он живет всего в нескольких кварталах от нашего прежнего дома.

– Я знала, что когда-нибудь мы вернемся назад, – сказала Лиз, нарезая базилик. – Но я не думала, что так скоро.

– Я никогда больше не вернусь в Мюнхен. С какой стати мне возвращаться?

– Потому что мы все тогда уехали не по своей воле.

Лиз подожгла курительные палочки. Из ее музыкального центра неслись звуки мексиканского фолка, она тихонько подпевала. Я подумал о том, как она на уроках музыки играет ученикам что-нибудь на гитаре, самым младшим в награду за прилежание рисует в тетрадь какие-нибудь фигурки или зверюшек, а летом собирается сделать с ними театральную постановку. Пускай у моей сестры позади были годы блужданий, но сейчас она, по моим представлениям, снова приблизилась к той жизни, какая была при наших родителях. Она сумела вернуться назад, и мой брат тоже, видимо, вернулся к себе настоящему. Мне же, напротив, недавно бросился в глаза мужчина в кафе, который сидел с приятелями за соседним столиком, он был моего возраста и казался душой компании. Все смеялись его шуткам, и он с какой-то раздражающей небрежностью задавал тон среди них. Я нервно отвел глаза. Мне вдруг пришло в голову, что я сам мог бы быть этим мужчиной, если бы кое-что сложилось иначе.

За окном раздался галдеж. Несколько ребятишек пробежали через бетонный колодец двора.

– Сколько лет было бы ему сейчас? – спросил я, еще погруженный в свой внутренний мир.

Мой вопрос прозвучал так внезапно и неуместно, что взгляд сестры помрачнел.

– Пять, – сказала она.

– Ты часто об этом вспоминаешь?

– Уже не так часто, как раньше. Но иногда меня охватывает страх, что это был мой единственный шанс и больше у меня не будет детей. В первый раз в интернате я не была к этому готова. Но с Робертом я была в подходящем возрасте. Кто знает, получится ли в другой раз.