Бенедикт Велльс - Конец одиночества

Марти покачал головой:

– Это как же надо возомнить о себе, чтобы так говорить?

– Это каким же надо быть зажатым, чтобы сказать: «Ты много о себе возомнила»?

Оставив их препираться, я пошел гулять вдоль берега. Лиз права, подумал я. Она растрачивала себя беспредельно, и ее крушение тоже беспредельно.

А я?

Вдалеке показался мороженщик, толкающий перед собой свою тележку. У него было транзисторное радио, из которого гремела музыка. Я сделал глубокий вдох и почувствовал, как легкие наполнились солоноватым воздухом. Передо мной – играющее серебряными бликами море. Мороженщик поравнялся со мной, и тут я наконец расслышал, какую песню играет радио:

В прошедшие годы я никогда не забывал Альву. Скучал по ней и проклинал. Не спал по ночам и вспоминал, как она вписывала в мои книжки маленькие замечания или как ерошила мне волосы и со смехом говорила, что у меня крохотные ушки.

Так и не отважившись завоевать ее, я всегда жил только страхом, что ее потеряю.

Тогда я в этом ни за что не признался бы, но ведь в конечном счете в школьные годы все мои попытки завязать близкие отношения потерпели крах потому, что я не мог забыть Альву. Я часто спрашивал себя: что она сейчас делает? Мобильные телефоны тогда были редкостью, Интернет еще только зарождался, следы Альвы затерялись. Как-то до меня дошли слухи, что она живет в России, однако никаких подробностей не было. Я только чувствовал, что без нее все остальное ничего не стоит. Годы после интерната, неудачная попытка учебы на юридическом факультете, поступать на который меня никто не отсоветовал, и, наконец, мой переезд – нет, мое бегство из Мюнхена в Гамбург. Ни на одной из этих картин не было видно Альвы, а без нее не оставалось ничего, что спасало бы меня от одиночества.

Спустя несколько дней мне удалось уговорить Марти бегать вместе трусцой. Каждое утро мы пробегали через деревню, мимо церкви на холм к дереву с обрубленной веткой, чтобы затем вернуться назад. Довольные, мы отдыхали на скамейке, глядя на долину с широко раскинувшимися полями, над которыми стелился утренний туман, а потом спешили домой, где нас уже встречали на террасе Лиз и прибывшая к тому времени Элена.

– Женщины, мы хотеть есть, – говорили мы им, когда, запыхавшиеся, поднимались на веранду. – Ху, ху, женщины, приносить нам поесть!

Я бил себя в грудь, как горилла, а Марти издавал обезьяньи звуки. Мне кажется, он наслаждался редкой возможностью от души подурачиться.

– Рано остановились, – сказала Лиз. – Пока вас хватает на такие разговоры, значит еще не набегались.

К моему удивлению, развлекал нас за завтраком в саду почти всегда мой брат. Хотя Марти и не любил романов, зато был заядлым читателем биографий и газет. Он не относился к тем людям, которые понимают жизнь интуитивно, и был вынужден осмысливать ее с помощью книг. Но, как хорошему рассказчику, ему удавалось наглядно преподнести новость о какой-нибудь необыкновенной выставке, талантливом фальсификаторе живописных произведений из Англии или важном открытии в области простых чисел.

После завтрака он обыкновенно уходил на несколько часов в свою комнату поработать. Лиз, которая не могла без какого-нибудь занятия, играла со мной в бадминтон или уезжала одна в город. Я же любил посидеть с книжкой на террасе, где Элена трудилась над диссертацией по психологии. Между нами установилось хорошее взаимопонимание даже без слов.

Ничто не предвещало ссоры.

В тот вечер Элены не было, она уехала к университетской подруге в Марсель. Мы втроем отправились на маленькое бердильякское кладбище. Было безлюдно и темно. Лиз зажгла две свечи. Колеблющиеся язычки пламени высветили имена нашего деда, бабки и дяди Эрика. Я постоял перед надгробиями. Эти покойные родственники так и остались для меня чужими. Дядя Эрик умер задолго до нашего рождения, он прожил всего двадцать один год. О точных обстоятельствах его смерти нам не рассказывали. О дедушке, столяре, нам тоже мало что было известно, как-то раз тетушка Хелена обмолвилась о том, что он вроде бы был отъявленным холериком и в конце концов умер от пьянства. «Он пережил дядю Эрика всего на несколько месяцев», – сказал брат, словно угадав мои мысли.

Я был рад наконец покинуть кладбище.