Бенедикт Велльс - Конец одиночества

Единственный человек, кажущийся в этом зале таким же потерянным, как и я, – это жених моей сестры Роберт Шван. Он – известный джазовый пианист, вот только Лиз не любит джаза. Даже странно, что он стал ее избранником. У моей сестры всегда была слабость к интересным мужчинам с приятной внешностью, и она с поражающей меня жадностью хватала и заглатывала все, что покажется ей соблазнительным. Однако ее жених – сухопарый сорокалетний мужчина с черными волосами, колючим взглядом, как у Пола Остера [18] Остер Пол (р. 1947) – американский писатель и переводчик французской литературы. , и дурацкими усиками, которые придают ему какой-то сомнительный вид.

– Ну и зануда! – произносит рядом со мной чей-то мужской голос. – Только что проговорил с ним десять минут. Не понимаю, что она в нем нашла.

Брат вместе со своей подругой присоединился ко мне. Элена – маленькая, черноволосая, слегка полновата, с живым взглядом, который все схватывает. Она застенчиво обнялась со мной, заодно смахнув какую-то ворсинку с моего пиджака.

Поздоровавшись с ней, я смущенно приветствую Марти. В последний раз я встречался с ним на похоронах нашей тетушки, та встреча кончилась тем, что мы с ним разругались.

– Поздравляю вас, доктор Моро! – говорю я.

– Недурно, правда? Никогда не думал, что я защищу докторскую! – Марти изобразил на лице ухмылку. – Хотя, впрочем, я всегда так и думал.

Мы стали смотреть на сестру. Ей двадцать семь лет, сегодня на ней голубое вечернее платье, светлые волосы уложены на затылке; в туфлях на высоком каблуке она высится над всеми присутствующими. В глазах окружающих Лиз видит отражение своей красоты и позволяет всем в себя влюбляться. Она произносит вдохновенные речи и от души целуется со своим женихом, затем отправляется порхать по залу, перелетая, как пчелка, от одного гостя к другому, вся искрясь шармом, и то и дело смеется заливистым смехом, заражая им всех вокруг. Впрочем, все, что бы ни делала моя сестра, всегда действует заразительно на окружающих. И в то же время остается впечатление, что Лиз только выполняет указания незримого режиссера. Еще раз улыбнись, отлично, а теперь губки бантиком и стрельни глазками. Когда она на тебя смотрит, кажется, что ты стоишь под лучом прожектора и хочешь только одного – понравиться ей. Даже я это ощущаю.

Как далеко отодвинулись вдруг те времена, когда я ребенком на цыпочках приходил к ней в комнату и часто заставал Лиз за чтением или рисующей очередной комикс, и она позволяла мне залезть к ней под одеяло. Я всегда удивлялся, какие у нее теплые ноги, казалось, от них исходит жар. Обыкновенно она принималась рассказывать мне о мальчиках из своего класса: один, мол, такой милашка, а другой – такой нахал. Я выслушивал все эти фантазии затаив дыхание, гордясь тем, что старшая сестра поверяет мне эти тайны. А иногда я просто лежал рядом с ней в постели, пока она читала или слушала музыку. Я любил эти мгновения. Мама и папа находились в другом конце коридора, Марти – в соседней комнате, все было так спокойно и уютно, и я лежал, примостившись под боком у Лиз, а она спокойно переворачивала страницы, и тогда я просто засыпал.

Следующее воспоминание окрашено в более мрачные тона.

Спустя четыре месяца после празднования помолвки сестра будит меня среди ночи тревожным телефонным звонком, не оставляя времени на раздумья. Я живу в это время в Гамбурге, в запущенной съемной квартире в районе порта, и тотчас же отправляюсь на поезде в Берлин, где живет Лиз. В отличие от нашей предыдущей встречи, в квартире стоит щемящая тишина. Тишина всегда была несовместима с моей сестрой. Тусклый утренний свет падает сквозь коридорное окно, раковина на кухне завалена горой грязной посуды, на пороге я чуть не растянулся, запнувшись о разбитую гитару.

В спальне пахнет курительными палочками и рвотой. Лиз сидит на полу с полуоткрытыми глазами. Вокруг нее какие-то чужие люди, наверное ее друзья, но я с ними не знаком. Жениха нигде не видно.

– Что с ней?

Я опускаюсь на колени рядом с Лиз. Она сидит в одних трусиках и джемпере, под глазами пепельные круги. Кажется, она не замечает меня и только бормочет про какой-то усилитель у себя в голове, способный регулировать город.

– У нее нервный срыв, – говорит одна приятельница, которую я помню по дню помолвки. – Она стояла на улице полуголая и набрасывалась на людей с руганью.

Я отвожу сестре нависшие на глаза влажные волосы:

– Что она принимала?