Тарьей Весос: Великая игра. Птицы. Ледяной замок. Рассказы

— Хеге, как интересно!

Она быстро подняла глаза, он оживился, и у нее на сердце стало легче.

— Что тебе интересно? — с любопытством спросила она.

— Ты начала седеть!

Хеге склонила голову.

— Угу.

— Я только сегодня заметил, у тебя седина. А ты уже знаешь об этом?

Она не ответила.

— Что-то очень рано. Ведь тебе только сорок. И уже седые волосы.

Он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Смотрела не Хеге. Кто-то другой. Взгляд был уничтожающий. Может, все-таки это взгляд Хеге? Маттис испугался и понял, что совершил оплошность, хотя — почему? Ведь он всего-навсего оказался зорким.

— Хеге.

Наконец она подняла глаза.

— Что еще?

Он сразу забыл, что собирался сказать. Больше на него никто не смотрел.

— Да нет, я просто так, — сказал он. — Вяжи дальше.

Тогда она улыбнулась.

— Ну и хорошо, Маттис.

— Значит, все в порядке? — осторожно спросил он. — Хотя я и сказал, что у тебя седые волосы?

Хеге тряхнула головой, весело и упрямо.

— Ничего страшного, я их уже видела.

За все это время ее блестящие спицы не остановились ни на минуту. Маттису казалось, что они движутся сами собой.

— Ты ужасно умная, — сказал он, желая загладить свой промах. — Самая умная на свете.

И опять он произнес одно из слов, которые всегда так манили его. Сколько же их было, этих колючих, опасных слов! Слов, предназначенных не для него, но которые он все-таки украдкой употреблял: их было так приятно произносить — они будто щекотали под черепом. И были не совсем безопасные.

— Слышишь, Хеге?

Она вздохнула.

— Да.

И больше ни слова. Что с ней? Может, его похвалы показались ей чрезмерными?

— Все-таки для седины еще рано, — пробормотал он так, чтобы она не слышала. — Интересно, а у меня тоже уже появились седые волосы? Надо поглядеть, пока не забыл.

— Идешь спать, Маттис?

— Нет, я только… — Он чуть не сказал, что идет посмотреться в зеркало, но вовремя спохватился. И ушел в дом.

Лишь зайдя в комнату, Маттис увидел, до чего же красив этот вечер. Огромное озеро было гладкое как стекло. Легкая дымка окутала западные склоны на том берегу, они почти всегда были затянуты дымкой. Пахло ранним летом. На дороге, которую от дома отделял ельник, словно забавы ради урчали машины. Ясное небо обещало, что ночью грозы не будет.

Пройти сквозь грозу, подумал он и вздрогнул от страха.

Насквозь.

Вот бы суметь!

Маттис стоял, задумавшись, возле раскладного деревянного дивана.

С детства он спал на этом диване, который раскладывался на ночь, — у Маттиса были все основания считать, что он хорошо знает свой диван. И он собирался сохранить это знакомство на всю жизнь. Диван носил на себе следы тех далеких времен, когда Маттис был мальчиком и баловался перочинным ножом. На некрашеном дереве дивана были видны также и полустертые карандашные линии — в ту пору Маттису впервые дали карандаш. Эти странные фигурки и штрихи находились с внутренней стороны откидной спинки, каждый вечер Маттис разглядывал их перед сном, они нравились ему, потому что всегда оставались неизменными. И всегда были там, где положено. В них он был уверен. Хеге спала рядом, в маленькой спальне. Маттис оторвался от своих мыслей и прошел в ее комнату — их единственное зеркало висело там.

Маттис вошел в комнату Хеге. Здесь пахло чистотой и было почти пусто. И висело зеркало, которое ему понадобилось.

— Гм, — сказал он своему отражению.

Уже очень давно он не разглядывал себя в зеркало. Иногда он заходил сюда, чтобы побриться. Но тогда главное было бритье, хотя он все равно оставлял кустики щетины.

Сейчас его интересовал сам Маттис.

Нет, нет! — воскликнуло в нем что-то. Этот немой возглас раздался против его воли.

— И смотреть-то не на что, — пробормотал он.

— Лицо худое, — снова сказал он.

— Щеки запали.

— Щетина.

Удручающее зрелище.

— И все-таки что-то есть, — быстро сказал он, продолжая изучать себя. Зеркало было плохое, оно искажало черты, но Маттис с Хеге давно к этому привыкли.

Вскоре Маттис задумался уже о другом, завороженный маленькой, пахнущей чистотой девичьей спальней.

Я смотрюсь в зеркало, будто девушка, подумал он, и ему стало приятно. Сколько девушек прихорашивалось и переодевалось перед этим помутневшим зеркалом.

Он воображал себе одну картину прекраснее другой, это было так заманчиво.

Стану думать о девушках.

Но он тут же взял себя в руки.

Нет, в середине недели нельзя думать о девушках. Это не положено. Так никто не делает.