Соня Дивицкая - Дневник невестки

– Да он прибрал уже! – Младшая от возбуждения даже кружку на пол смахнула. – Ты посмотри, как он ее в кулак зажал, она ему и слово поперек сказать не может!

– А что я должна говорить? – Танечка вся покраснела. – Для меня вообще эта ваша религия не имеет значения.

Тетки перепугались, начали креститься, замахали на нее, зашикали.

– Молчи! Ой, дочка, ты уж лучше помолчи! Ты что такое говоришь? Религия значения не имеет! Ты что же думаешь, для него она, что ли, значение имеет?

– Нашелся тоже правоверный! Свинину нашу трескает! Водярой запивает! Да он, Коран-то хоть в руках держал?

– Коран держал, – проснулся наш любезный папочка. – Я сам купил ему Коран и подарил за этим вот столом.

Я решила выступить на этом симпозиуме в роли миротворца. То есть начала работать на два лагеря. Танечке я быстренько прошептала на ушко, пока она не разревелась:

– Ты молодец! Захомутала иноземца, и правильно! Нам, русским бабам, нужна свежая кровь! Не слушай теток, им, еврейкам, лишь бы всех на уши поставить.

От Танечки я пересела к теткам. Стащила для них особо любимые матушкой печенюхи из несгораемой жестяной коробочки.

– Какая Танька умница! – говорю. – Как хитро она своего Русланчика обводит вокруг пальца!

– Да что ты, дочка, говоришь? – отмахнулись тетки. – Это разве она его обводит?

– Ну, здрас-с-сте! – Я им улыбаюсь. – Национальность-то у нас – по маме! А если мама русская – и дети будут русские, и внуки. И кто там вспомнит, через три поколения-то, про татарского дедушку…

Роза Михална снова выглянула и погрозила мне пальцем. Она попросила собрать со стола грязные тарелки, намекая тем самым на прекращение дебатов. Я занялась посудой, в этой семейке у меня есть спасательный круг – грязная посуда, ее тут всегда полно, и временами, чтобы не наткнуться на острые углы, я надеваю фартук, мою посуду и молчу.

А тетки не могли остановиться. Русь была в опасности. Орда опять на нас шагала. Младшая проглотила вареную картошку, заела печенюхой, форшмак с тарелки слизнула и с новыми силами начала обрабатывать Танечку.

– Дочка, ты на нас не обижайся. Мы ж тебе как лучше хотим…

– Мы ж тебе главное-то не сказали, – старшая, уже вернувшаяся к вязанию, снова его отложила. – Ведь если ребеночек некрещеный, у него ж тогда не будет ангела-хранителя!

– Да – а если приболеет? – Младшая тетка сама испугалась своих слов и прикрыла рот пухлой ладошкой.

– Не дай бог! Но если приболеет, кому ж ты свечку ставить будешь?

Танечка и так уже сидела с мокрыми глазами, а тут совсем расплакалась и убежала в кухню.

– Вы что мне ребенка третируете?! – разгневалась Роза Михална. – Чего вы пристали к ней, я не пойму?! Нам, слава богу, повезло, у нас девчонка родилась. Нам обрезание не делать…

Я проскочила мимо со стопкой грязных тарелок. У меня, конечно, возник весьма закономерный вопрос. «А если еще мальчик родится, если мальчик, то что тогда?» Но у Розы были такие строгие учительские глаза, что я предпочла промолчать.

А тетки не могли так просто успокоиться. Дух войны и бокал вина сделали их моложе, бодрее…

– Ой, мы уж прямо и не знаем… – пригорюнилась старшая. – Уж нам и ничего сказать нельзя.

– Да… – вздохнула младшая. – Мы теперь боимся этого Русланчика. Вот так раз приедем к Розе, а присесть-то нам будет и некуда. В дом войдем – а тут одни татары на полу ковры раскинули!

Старшая снова взялась за спицы и как будто между прочим заметила:

– И ты ведь посмотри, как они все друг дружку поддерживают. Только один на рыбное место проберется, так всех за собой и тянет.

– А мы-то, русские!.. – Младшая подхватила клубочек. – Что ж мы-то все такие дураки? Вечно рот раскроем и смотрим, как они нас надувают!

Любезный папочка слушал все это, пощелкивал пальцами и что-то напевал себе под нос.

– Уж вы то, гусские! – тут улыбнулся он, – вы у нас тут самые гусские! Сидят и подстрекают… – Он захихикал. – Две яврейки!

Тетки начали кокетливо улыбаться. Они всегда кокетливо улыбаются, когда любезный папочка называет их «яврейками».

– А мы не знали, что мы еврейки! – отбилась младшая.

И старшая, ворочая спицами, пробормотала:

– Мы знать не знали, кто они такие-то, эти евреи… Мы думали, это какие-то страшные люди. Мы даже и не понимали, почему это отца нашего на улице все зовут жидом…

Младшая набрала воздуха в буфера и затянула любимый припев:

– Да-а-а! Отца у нас на улице все звали жидом, а мы с сестрой, соответственно, были жидовки. Сестра была жидовка старшая, а я – жидовка младшая!