Елена Котова: Кащенко. Записки не сумасшедшего

Я в Кащенко насильно, вопреки всем разумным доводам. Однако это нельзя считать лишением меня свободы: следствие же не изменило мне меру пресечения. Не в тюрьме же, а только в психушке. Бред… Только два дня назад я была дома, гуляла по улицам, могла покататься на троллейбусе, например. Конечно, это не лишение свободы, судья же ясно написал. И думать об этом нет никакого смысла. Надо осмысливать иное: вокруг столько ошеломляющих впечатлений. Их надо вбирать, когда удается – записывать, проживать… Даже сопереживать.

– Лена, это правда, что вы писатель?

– Правда, – отвечаю, не интересуясь, откуда это известно.

Аля сидит на своей койке. Она воистину ангел, ее так и зовут в палате – «наш ангел», – молода, лет двадцать пять… Красавица. Безупречно ровная кожа, про такую говорят «прозрачная», огромные черные глаза, длинные ноги. Аля в глубочайшей клинической депрессии, сегодня первый день, что она не плачет. Травма родительского развода преследовала с детства и накрыла, как она рассказывает, года два назад. До этого Аля работала стюардессой в первом классе в «Аэрофлоте».

– Лена, а у вас нет ваших книжек?

– Нет, но я попрошу, чтобы принесли, если хотите.

– А сколько у вас книг?

– Три.

– Про что?

Скупо рассказываю…

– Аля, вам я советую прочитать первую. Роман «Легко!».

– Там есть любовь?

– Там практически одна любовь и есть.

– Как здорово! Так люблю про любовь.

Книжку принесут после обеда. Не представляю себе, чтобы Аля читала роман. Вчера и сегодня все утро она читала то ли молитвенник, то ли Евангелие. Крестилась и била поклоны, не выпуская книжки из рук, шевелила губами. Вчера? Странно, еще два часа назад казалось, что, кроме мохнатого тумана, черных липких глаз санитара и обыска, я ничего не помнила о «вчера», а оказывается, это тоже неправда. Помню Алю, бьющую поклоны.

– Лен, мы тут поспорили, – на следующий вечер я слышу голос Али и только тут понимаю, как незаметно прошел и этот день, и предыдущий. Уже вечер, горит свет. А что было днем? Днем ко мне приходил адвокат, принес пластиковый пакет, в который моя помощница Татьяна собрала самое необходимое: снова кремы, уже в пластиковых баночках, контрабандную флэшку, чистую футболку… Положила она и пару книжек по моей просьбе. Аля тут же принялась читать «Легко!». Теперь она, видя, как я вхожу в палату после очередного перекура, вопросительно поднимает на меня глаза:

– Лена, что такое «истеблишмент»?

Вся палата тут же вскидывает головы. Видно, всем интересен этот вопрос, а я боюсь сказать что-то непонятное. А что такое понятное? Наверное, любое клише?

– Это… – в моем голосе заминка. Что сказать? Сливки сливок? Элита? Отвечаю, просто чтоб отстали. – Высшие финансово-политические круги.

– А-а… понятно.

– Понятно?

– Конечно.

– Лен, а можно я спрошу, – Наташа с койки, что стоит в углу у двери, вскидывает на меня взгляд. Она читает мою книжку «Третье яблоко Ньютона», шпионско-криминальную мелодраму про то, как главную героиню преследуют спецслужбы четырех стран.

– Да, Наташ…

– Вот тут они в ресторане сидят. А что такое «скампи»?

– Скампи… – вопрос простой и незатейливый, не то что про истеблишмент. Отвечаю, не думая. – То же самое, что и лангустины, просто они в итальянском ресторане сидят.

– А-а…

Через полминуты вопрос:

– Лен, а что такое лангустины? Это не то же, что лангусты? Или это все же раки?

– Точно не раки. Скорее лангусты, только большие…

– Ага-а-а…

Согласно Федеральному закону № 73 «О проведении судебных экспертиз», которым регламентирована моя жизнь в палате номер шесть, мне, принудительно отправленной сюда решением Тверского суда, разрешено пользоваться средствами связи. То есть телефоном, компьютером, собственно, даже Интернетом. Все это завотделением и разрешила при моем поступлении и приняла от адвоката мой пакет с похудевшей косметичкой и изъятыми майками.

Но уже на следующий день развернулась битва, в ходе которой меня пядь за пядью стали теснить с законной территории. Мне средствами связи пользоваться можно, а больным нельзя. «А что нам для тебя, Котова, отдельные правила устанавливать?» Ноутбуком можно пользоваться только в палате. Почему? Нельзя! Провод увидят другие больные, они могут на меня наброситься, отнять провод силой и удушиться им на глазах медперсонала. Значит, время работы ограничено емкостью батареи, потому что в палате нет розеток, чтобы больные не совали туда пальцы. Брать и сдавать, брать и сдавать его – нереально: «Котова, у нас семьдесят девочек, ты хочешь, чтоб мы твоим компьютером занимались?» Ставить на подзарядку можно только на пару часов поздно вечером в сестринской: «Котова, он тут может стоять, только пока я журнал заполняю. Буду уходить, кабинет запру. Чтоб к этому времени ты его забрала и сдала, как положено, туда же, куда телефоны сдают».