Вячеслав Шишков - Угрюм-река. Книга 2

– Завтра с утра, ребята, – сказал он им.

Половые – местные парни в белых фартуках, – побрякивая полными серебра карманами, ушли. Двое услужающих мальчишек и старая кривая судомойка мели пол, убирали побитую посуду и бутылки, все стаскивая в кухню.

Из чулана слышался визгучий хохот пьяной Стеши и грубая гугня безносого. Наконец все стихло. Только за стенами кабака ревела в сотни глоток страшная пьяная ночь.

Из-под пола легонько постучали. Целовальник, проверяя выручку и бормоча: «Две тыщи восемьсот девяносто семь, две тыщи девятьсот», – в ответ трижды в пол пристукнул каблуком: «Сейчас, мол… слышу».

В чуланчике тихо. Целовальник, швыряя сотенные вправо, а золотые – в жестянку из-под монпансье, продолжал считать выручку. Затем вытащил из-за пазухи бумажник безносого, заглянул в него, скользом мазнул взглядом по иконе, вздохнул, снова сунул бумажник за пазуху и на цыпочках – к чуланчику.

Целовальник стал смотреть сквозь щель в чуланчик. А дверь по лбу его: хлоп!

– Ты тут чего?

– А я, Исай Ермилыч… Этово… как его… – завилял елейным голосочком целовальник. – Проведать, не созоровала ль чего с вами Стешка… Кто ее знает?.. Опаска не вредит. А я за своих гостей в ответе быть должен… Хи-хи-хи!..

– Вот она какая антиресная. Подивись… – распахнул дверь безносый. На кровати разметалась в крепком сне полуобнаженная Стеша.

– Прямо белорыбица-с… Исай Ермилыч… – причмокнул целовальник.

– А я ухожу к куму, к мельнику.

– Знаю-с, знаю-с… Не опасно ли? Ночь, скандалы-с, Исай Ермилыч.

– Черта с два! – И безносый, как железными клещами, стиснул двумя пальцами плечо целовальника.

– Ой! Ой!.. – закрутился тот, от боли присел чуть не до полу. – Ну и силка же у вас… Не угодно ль на дорожку выпить?..

– Нет.

– А почему же? Вот вишневочка…

– Нет.

– В таком разе извольте деньги получить…

– Давай, брат, давай, Сила Митрич.

– Пожалуйте-с к выручке, Исай Ермилыч. Бумажничек ваш там-с…

В длинной поддевке, безносый грузно водрузился по эту сторону кабацкой стойки, против выручки. Целовальник, открыв выручку, шарил глазами, как бы отыскивая затерявшийся бумажник.

– Сколько я тебе должен за гульбу?

Лик целовальника вдруг весь изменился, судорога прокатилась по спине. Жестким и жестоким голосом сказал:

– Как-нибудь сочтемся, – и крепко нажал под выручкой рычаг.

Под ногами безносого Тузика мгновенно разверзся люк, на котором он стоял, и Тузик грузно провалился под пол. Он поймал в полумрачном подземелье мутный свет фонаря и глухой, гукающий голос:

– С праздничком, Исайка-черт!

Безносый, весь взъярившись и похолодев, привстал по-медвежьи на дыбы и мертвой хваткой вцепился кому-то в глотку. Но обух топора сразу раздробил бродяге голову…

К ногам догола раздетого трепещущего трупа быстро привязали тяжелый камень.

– Отворяй! – гукнул темный голос.

И труп был вытолкнут чрез потайной проруб в стене прямо в волны Большого Потока.

У целовальника тряслись руки, звякали в ушах червонцы, зубы колотили дробь. В дверь с улицы крепко постучали. Влез пьяный Филька Шкворень.

– Тузик здеся? Ах, ушел? И деньги взял?

– Ну да… Без всякого сомнения…

– А меня били, понимаешь… Грабили… Только я и сам с усам! – Филька выхватил из-за пазухи окровавленный нож и погрозился улице.

Диким, в сажень, пугалом он стоял на закрытом люке против целовальника. Все лицо его разбито в кровь. Правый глаз заплыл. Из-под волос по правому виску и по скуле кровавый ручеек.

– А я, понимаешь, гуляю… И буду гулять! – ударил Филька в стойку кулаком. – Только я по-умному. Двоих, кажись, пришил… Ну и мне влепили. Едва утек… И завтра буду целый день гулять… А золота не отдам, сволочи, не отдам! – И Филька снова погрозился улице ножом. – У меня в кисе, может, на двадцать пять тыщ! Да, может, я побогаче Тузика!.. А только что – тяжко мне. Поверь, Сила Митрич… Тяжко… Тоска, понимаешь, распроязви ее через сапог в пятку! Ух!! – И Филька опять грохнул в стойку.

– Ты не стучи… Ты выпей лучше да ложись спать. Я устал, до смерти спать хочу.

– Нет, Сила Митрич, не лягу! Потому – скушно мне… Душа скулит… Гулять пойду. В вине утоплю душу. Она у меня черная. А ежели ухайдакают меня, Богу помолись за мою душеньку. Убивец я, черт… Убивец!.. – Филька скосоротился и закрыл лапой мохнатое лицо.

– Золото-то при тебе?

– При мне… Вот оно… Возьми на сохранение. Я человек простой… Я верю тебе. Я, брат, в Тамбовскую жениться еду.