Вячеслав Шишков - Угрюм-река. Книга 2

– Садись, фабрикантка, – бросил он сквозь зубы.

– Папочка, миленькой, папочка!.. – подсеменила к нему Верочка. – Я тебя люблю… Я люблю тебя больше, чем волченьку-люпсеньку.

Прохор взял ее на руки, поцеловал в висок, придвинул ей цветные карандаши и бумагу.

– Я срисую человека с усами… Страшный который. А потом избушку, чтоб дым валил.

– Нина…

– Да, Прохор, слушаю.

Наступило обоюдоострое молчание. Воздух сгущался в тучи. Верочка начала рисовать.

– Ты христианка, Нина?

– Да, христианка. Ты же знаешь, Прохор.

Тучи продолжали окутывать их своим грозным молчанием. Верочка рисовала.

– Ежели ты христианка, то как же ты с такой настойчивостью толкаешь меня в какую-то пропасть, в зло?

– Нет. Ты не так понимаешь мою деятельность, Прохор. Вся она направлена к тому, чтоб отвратить тебя от зла, – сказала тихо Нина, разглядывая свои замазанные землей ладони. – Я путем практических комбинаций хочу возле твоей деятельности создать такое окружение, которое заставило бы тебя, вопреки твоему желанию, стать по отношению к рабочим совершенно иным, чем ты есть сейчас.

– Ты сказала, что, вопреки моему желанию, тащишь меня от зла прочь. Так? Так. Значит, ты применяешь насилие. Но ведь Христос сказал: не противьтесь злу насилием. Ты в это вдумалась?

Нина опустила голову и часто в растерянности замигала. Она не готова к ответу на такой вопрос. Как же так? Она сегодня же поговорит на эту тему с отцом Александром.

– Я тебе хочу добра, а себе покоя, – сказала Нина, смущенно покраснев.

Прохор покрутил на пальце чуб, сдвинул брови к переносице:

– Добра желаешь мне?

– Да, добра.

– Хм… Ну так знай! – И Прохор ударил в стол ладонью.

От окрика Верочкин карандаш хряпнул, она вскинула на отца большие глаза и соскользнула с его коленей. Прохор схватился за виски, закрыл глаза: в ушах что-то покаркивало, в груди побулькивало, пред смеженными веками плавали хвостики.

– Ты, милый Прохор, болен… Нет, это ужасно, – кротко, с внутренним отчаянием в голосе, сказала Нина, прижимая к себе подбежавшую Верочку. – Ляг, отдохни… Мы поговорим после.

– Нет! – сверкнул он на жену белками глаз. Руки его дрожали, прыгал язык.

Ветерок колыхал шторы в открытом окне, чрез кабинет проплыла пушинка, стайка осенних мух жужжала, роясь возле хрустальной люстры; из непритворенной двери высунул голову лобастый рыжий кот.

– Милый Прохор, тебе надо бросить все и отдохнуть – уехать куда-нибудь, полечиться, взять отпуск у самого себя. Я знаю, ты очень, очень болен. Мне видеть это слишком мучительно, прямо непереносно… Поверь мне. – Нина тихо заплакала, поднялась и пошла к нему. – Милый, умоляю тебя, брось все дела…

– Нет!!! – двумя кулаками враз грохнул в стол Прохор. – Стой! Впрочем, садись… Впрочем… как желаешь.

Нина остановилась. Прохор повернулся к ней в кресле и, потряхивая лохматой головой, беззвучно засмеялся.

– Знаю, знаю, фабрикантка, для чего ты хочешь выгнать меня отсюда, знаю. Ты хочешь забрать в свои с Протасовым руки все мои дела и оставить меня нищим. (Нина всплеснула руками.) Стой, стой, не перебивай, – он стал говорить быстро, отрывисто, все круче возвышая голос до крика. – Я пью, я нюхаю, я прыскаю в себя морфием, – это все через тебя, через твои штучки, через твой христианский бабий нрав, фабрикантка.

– Врешь! – крикнула Нина и, вся надломленная, раздираемая ненавистью и любовью к мужу, села напротив него в кресло.

«Врешь, врешь, врешь, врешь», – затараторил голос в правом ухе Прохора. «Врешь, врешь, врешь…» Прохор засунул в ухо палец, с ожесточением потряс там пальцем. Голос смолк.

– Я с большим трудом привожу издалека рабочих, плачу им прогонные деньги, учу их, – они бегут к тебе. Я вновь добываю рабочих, – они опять к тебе. Наконец, вислоухий Кук ушел. До каких же это пор? Жестокий враг так не мог бы поступать, как поступаешь ты! (Нина все время пыталась возражать, но он не давал ей.) Да, да, жестокий враг! А ты со своим бабьим умом ослеплена малыми делами и не хочешь понять моих больших дел. Да, больших дел.

– Каких же?

– Я… – Прохор нахохлил брови, встал, подбоченился и начал шагать по обширному кабинету, косясь на присмиревшую возле матери Верочку. Полуоткрыв рот, ребенок следил за отцом раздраженным взглядом. – Я разовью здесь промышленность, какой нет в России. Мой поселок превратится в городище с миллионом жителей. Имя мое будет греметь! Понимаешь? Греметь по всему миру…

Нина слушала его, замирая от волнения.