Вячеслав Шишков - Угрюм-река. Книга 2

– Где выборные?.. Давайте прошение!.. – взывал Протасов.

– Эй, выборные!! К Протасову!..

И там, на взлобке:

– Братцы, нас обходят… – трусливо проблеял какой-то низколобый солдат, кося глазом на идущих окольной дорогой несколько десятков рабочих. И сразу по шеренге прокатился трепет.

– Глянь, глянь! И впрямь обходят… – заежились, зашептали солдаты. Им стало страшно, как на войне перед началом боя.

Ротмистр фон Пфеффер оторвал от бинокля остеклевшие, в холодном огне, глаза. Выпирая из коридора, толпа возле Фаркова и Протасова быстро увеличивалась.

– Господин ротмистр, – приложив руку к огромному, нависшему на нос козырьку, протряс брюхом Усачев. – Неприятель близок. Ни минуты больше!

Ротмистр бел как полотно; губы прыгают, пальцы рук в корчах. В малодушном шепоте солдат, в озлобленном пыхтенье Усачева, в заполошных ударах собственного сердца ему мерещится адский голос телефона: «Не верьте рабочим, они идут, чтобы убить начальников…» И широко открытые глаза его видят, то, чего нет. Они видят мчащуюся на него остервенелую толпу. Еще миг – и он будет растерзан.

– Они бегут.

Ротмистр фон Пфеффер судорожно стиснул зубы, качнулся, зажмурился.

– Прошу, господин ротмистр, немедленно же передать командование мне… Нас сомнут!..

Ротмистр открыл глаза, приосанился: «Вот я ж им, мерзавцам…» – и свирепо взмахнул платком.

Толстяк Усачев, сразу подтянувшись, браво повернулся к солдатам, сиплым голосом скомандовал:

– Повзводно пачками…

Офицер Борзятников, выпуча закровянившиеся глаза, ошалело шагал сзади шеренги солдат, грозил револьвером:

– Целься верней! Кто будет мазать, пристрелю на месте…

– Пли!

Запахло тухлым дымом. По толпе широко стеганул свинец.

Инженер Протасов резко повернулся на выстрелы, замахал платком и белой фуражкой и, падая на колени в пыль, надрывно закричал:

– Что вы делаете?!

Но залп был дан.

Несколько человек упало. Рухнул на Протасова, подмяв его под себя, убитый Константин Фарков. Толпа цепенела. Люди оценивали положение, сбирались с мыслями, ничего не могли понять. Но вот пронзительно, с великой обидой прозвучало:

– Убивают! Нас… убивают… Братцы!!

Выстрелы гремели, народ падал. По толпе пронесся трепет смерти. Толпа содрогнулась.

– Ложись, ложись!

Голова толпы, как под косой трава, плашмя бросилась на землю. А остальная масса рабочих еще топталась в коридоре, хвост толпы спускался с моста. Они еще не знали, что кругом творится, в шуме не слыхали выстрелов и стонов. Любопытства ради карабкались сотнями на штабели.

– Эй! В чем дело? – кричали они передним.

А впереди – вопли, крики, гвалт. Кто-то визжал не переставая.

– Добейте меня… Добейте меня…

– Заряжают новые обоймы! Стреляют!

– Братцы! Кто в живых, беги!..

Народ в смятении бросился кто назад, кто в стороны.

– Взвод, пли!

Люди бежали и падали. Офицер Борзятников, кривя усатый рот, судорожно совал в горячий револьвер новые патроны. С командной горы положение казалось грозным.

– Бегут! Бегут! – неслось в рядах расстрельщиков.

И палачей и убегавших рабочих пленил животный ужас смерти.

– Взвод, пли! Взвод, пли!

Недружная, путаная трескотня выстрелов. Пули догоняли бегущих, бессмысленно били в спины. Пули пылили по дороге.

Стрельба продолжалась с перерывами.

Потрясенный Протасов навзрыд плакал, и плакали лежащие возле него.

Лицо Протасова раздавлено гримасой напряженного негодования и унизительного страха. Он немощно валялся, распластавшись на земле. Чрез его ноги переползал каменщик Федюков, – пуля ударила ему в грудь, другому прострелила локоть, третьему – плечо.

Кругом – стон, вопли, жуткий вой.

Выстрелы смолкли. Живые поднялись: кто прытко, не оглядываясь, побежал, кто вспотычку побрел домой: от страха одрябли ноги. Мертвые лежали смирно, лицом зарывшись в пыль или глядя в небо немым стеклом зрачков. Раненые мучились в корчах. Пыль от крови превратилась в грязь, как на скотобойне.

Протасов едва встал, но не мог идти. Его кто-то повел, крепко прижав к себе. Потом Кэтти подошла, взяла его под руку. Плакала, вся дикая, растрепанная, всхлипывала, грозила кулаком, бессвязно выкрикивала брань, плевалась. Протасов трясся, ничего не понимал.

Разбитый, едва живой, с открытым ртом, с выпученными глазами, подъезжал к месту расстрела прокурор, рядом с ним в пролетке врач. У врача в походной сумочке – шприц и камфара для прокурора.

На земле груды раненых и мертвых. Тишина. Уныние.