Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Повести и рассказы

— Что ты там нашел? — спросила Леля. — Это позавчерашняя газета.

— Я знаю... Тут про войну. Газеты вышли в последний раз... А ты, Леля, наверно, из библиотеки газеты таскаешь?

— Иногда таскаю, — честно призналась Леля. — Один экземпляр — в подшивку, а второй иногда домой беру, тете на выкройки... Ты знаешь, сегодня утром, когда я одевалась, тетя включила радио, передавали про Париж, последние сообщения. Немцы вошли в Париж.

— Что же ты мне сразу не сказала, в лодке? — обиделся я. — Ведь ты понимаешь, чтó это такое! Странные вы все, женщины. — Я встал и подошел к воде. Берег отражался в реке — по воде плыли белые, лиловые и зеленые пятна и полосы.

— Не знаю, почему не сказала. Наверно, подумала, что ты тоже знаешь... Я пробовала представить себе, чтó там сейчас делается, и ничего у меня не получилось. Может быть, я просто какая-нибудь бесчувственная?

— Нет, ты не бесчувственная. Просто, наверно, это надо видеть своими глазами. — Я снова лег на песок и уткнулся в газету. — «В помощь читателю», — машинально прочел я. — «Военно-воздушные силы Германии...» — Я отодвинул ломоть хлеба, лежавший на строчках ниже заголовка. — «Стандартными бомбардировщиками люфтваффе являются „Хейнкель-111“ и „Дорнье-217“; пикирующими бомбардировщиками — „Юнкерс-88“ и „Юнкерс-87“; истребитель — „Мессершмитт-109“ и истребитель-штурмовик „Мессершмитт-110“. — Все эти типы самолетов я знал, то есть уже читал о них.

— Одевайся! — сказала Леля. — Пойдем наверх.

Мы поднялись по косогору на кладбище. Все оно было в зелени, на могильных холмиках рос кукушкин лен, цвели туманно-синие лесные колокольчики. Я смотрел на серые староверские кресты с голубцами, на редкие каменные плиты, покрытые мхом и совсем вросшие в землю. Все это было такое ветхое, такое отошедшее и забытое всеми, будто люди на всем свете давно перестали умирать. Возле заколоченной каменной церкви, у самой ее стены, где обычно хоронят священников, возвышалось странное сооружение в виде усеченной пирамиды, облицованной коричневыми глазурованными плитками. Надпись на гранитной доске извещала, что это фамильный склеп бывших владельцев Амушевского завода. От чугунной решетки, ограждавшей вход в усыпальницу, солоновато пахло ржавчиной, крапива теснилась у каменного порога. Было очень тихо кругом, лишь какая-то птица настойчиво, как заведенная, через равные промежутки времени прокалывала эту тишину тонким писком.

Мы вышли с кладбища через покосившиеся кирпичные ворота, пересекли заросшую травой дорогу и, миновав топкую низинку, поднялись на продолговатый холм, где рос молодой сосняк и можжевельник. Здесь было солнечно; от короткой сухой травы, от серого, как зола, песка веяло сухим теплом. Внизу, слева от нас, текла река. Тут она расширялась, и посреди нее виден был островок. Над островком, в голубоватой дымчатой высоте, парил ястреб. Он забрался в такую высь, что ему уже и завидовать было нельзя, — можно было только любоваться его полетом. Вдруг, высмотрев что-то, он кинулся вниз. Летел он с такой метеорной скоростью, что казалось — вот-вот задымится на лету, вспыхнет падучим комком огня. Но внезапно он плавно затормозил и лениво, нехотя полетел над осокой.

— Как это он!.. — с каким-то детским удивлением сказала Леля. — Будто хвастается перед нами.

— Очень здорово летает, — согласился я. — Хоть вообще-то это птица вредная.

— Ну и пусть! — возразила Леля. — Этот не вредный!

— Не спорь, Лелечка.

— Хорошо, не буду, — без улыбки сказала она, смотря мне в глаза.

— Леля, Лелечка... — начал я. — Понимаешь, в чем дело...

— Ну что? Что? — придвинувшись ко мне, с нежной беспомощностью спросила она.

— Вот, Леля... — Я обнял и поцеловал ее в губы. — Вот понимаешь... — Она на мгновенье прижалась ко мне щекой, потом отвернулась и тихо пошла вниз по некрутому откосу.

— Леля, — сказал я, догоняя ее, — ты понимаешь, с первого дня, как тебя увидел...

— Я тоже с первого дня, — не оборачиваясь, глухим, невыразительным голосом произнесла она. — Когда ты в библиотеку пришел, а у меня еще сахар подгорел. Ты помнишь?

Через несколько дней, когда я работал у пятого горна, в цех неожиданно заглянула Леля. Шла последняя фаза обжига; беспаровые форсунки с негромким шипеньем вбрызгивали в топки распыленный мазут. Фрамуги окон были открыты, и горячий воздух, рвущийся из здания на волю, слоился, ходил прозрачными слюдяными волнами.

— Леля, неужели ты ко мне пришла? — обрадовался я.