Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы

— Наш пророк Гребенкин не учел третьего варианта, — сказал мне Павел, когда мы вернулись в свою каюту. — Может, ялмезцы эти учуяли своими приборами, что мы к ним приближаемся, и решили в молчанку поиграть. Из перестраховки. Может, они думают, что к ним какие-то космические бандюги летят.

...А всего вернее, что никого там нет... — с грустью в голосе продолжал он. — Не найду я там брата Петю... Зря летел. Сидеть бы мне на Земле и не рыпаться, тихо доживать свой миллионерский век.

— Паша, оставь эти мрачные рассуждения и рифмования, — строго прервал его я. — Мы служим науке, и наше дело не расплескиваться в эмоциях, а воспринимать иномирянскую действительность такой, какова она есть.

— Вы правы, с вас полтинник! — насмешливо произнес мой друг, и затем, улегшись на свою койку, добавил: —

Вскоре он захрапел.

Обычно я преспокойно спал под его храп, но на этот раз сон не шел ко мне; сказывалось нервное напряжение. Я вспоминал Землю, Марину и детей. Затем мысли мои перепрыгнули на события недавние; я не мог забыть о том, что виновен в смерти Терентьева. Пусть косвенно, но виновен.

Вдруг Павел начал стонать. Я не знал, что мне надо предпринять. Потом решил разбудить его и, встав со своей койки, ударил своего друга по плечу. Он сразу пробудился и заявил, что ему опять приснился архитектурный сон.

— А что именно тебе снилось?

— Падающие башни и колокольни. И все они падали в мою сторону — знай увертывайся. Пропади она пропадом, такая архитектура!

— У тебя что-то с нервами, Паша, — сказал я. — Да и у меня тоже. Но лечиться нам придется уже на Земле.

— Почему на Земле?! — встрепенулся Белобрысов. —

Произнеся это, он встал с койки, вынул из ниши свой личный контейнер, извлек из него картонную коробку, а из коробки — бутылку, выполненную в старинном стиле из бьющегося стекла. На ней имелись выцветшая этикетка с надписью «Коньяк», а выше, у самого горлышка, — овальная наклейка с изображением трех звездочек.

— Сейчас спиритизмом займемся! Чуешь, что это такое? — победоносно спросил он, ставя сосуд на столик.

— Я догадываюсь, что это очень ловко сделанная имитация.

— Сейчас мы хватанем этой имитации, — объявил мой друг и поставил рядом с бутылкой два стакана. — Ты коньяк-то пил когда-нибудь?

Я ответил, что коньяка не пил никогда, но что однажды пил спиртное: на девятом курсе Во-ист-фака, когда мы изучали обычаи моряков XIX века, нам дали выпить по стакану натурального ямайского рома.

— Ну и как? Сильно окосел? — с живым интересом спросил Павел.

— Нет, окосения не произошло. Хоть я и опьянел, но на зрении это не сказалось. Ведь удельная сопротивляемость моего организма ядохимикатам равняется шестнадцати баллам по шкале Каролуса и Ярцевой.

— Сейчас мы посопротивляемся! — со зловещей многозначительностью изрек мой друг и, аккуратно раскупорив бутылку, налил в стаканы две равные дозы желтоватой жидкости. — По первой выпьем, не чокаясь. За брата моего... Думал — с ним разопьем эту посудину, да теперь чую, что не встречу его на Ялмезе... И никогда не встречу... Пей, Степа! Сопротивляйся!

Я нехотя выпил. Павел налил еще.

— Теперь повторим — и опять же без чоканья. Помянем этого трепача Шефнера, который при своей жизни втравил меня в нынешнее путешествие... Я тогда, как вышел от него, сразу в магазин на углу Чкаловского и Пудожской потопал и эту бутылку купил. Этому коньячку, Степа, две сотни лет! Цени это, Степа!

Выпив вторую дозу, я почувствовал, что яд начинает действовать. Но я понимал, что если откажусь от третьей и последующих доз, то Павел все выпьет сам, и это отразится на его здоровье.

— По третьей выпьем с чоком! За нашу с тобой крепкую дружбу, Степа! Сопротивляйся!

Я принял очередную порцию яда.

— Степа, а ты уваженье ко мне имеешь? — дрожащим от волненья голосом спросил вдруг меня мой друг.

— Паша, я тебя очень даже уважаю! — воскликнул я. — И за то, что ты хороший человек, и за упорную твою последовательность в ностальгизме! Паша, из тебя мог бы отличный воист получиться!