Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы

Впервые военно-документальную ленту мне довелось смотреть в том же «Яре». Основная картина сеанса была, видимо, коротковатой, и перед ней пустили «культурфильм» — так назывались тогда хроникальные фильмы. Шел 1929 год — год военного конфликта на КВЖД; в нашем классе коллективно разучивали песню про китайских генералов, которые

И вот на экране — боевой эпизод. Красноармейцы-дальневосточники идут в атаку. Вдруг один боец падает, роняет винтовку. Он упал — и остался лежать неподвижно. До меня не сразу дошло, что он убит; в художественных фильмах умирают выигрышно, красиво, многозначительно, с подтекстом, а тут просто упал солдат и не поднялся. Но давно забыл я лица актеров, умиравших понарошку на экране «Яра», а этот безвестный пехотинец, всерьез погибший на полузабытой, бегло вписанной в анналы войне, мгновенно и навсегда вошел в мою память, а значит, и в жизнь.

...В доме рядом с «Яром» помещался Центроспирт — магазин с зеленой вывеской; в нем продавали только «русскую горькую» (так писалось тогда на водочных этикетках) — и больше ничего. Продавцы и товар располагались за деревянным барьером; выше барьера, до потолка тянулась проволочная сетка, в которой имелось несколько окошечек, вроде как в вокзальных кассах. Большинство покупателей уносило водку домой, но были нетерпеливые потребители. Через улицу, на Шестой линии, в небольшом доме с большим двором находилась база ломового извоза; гужбаны — мужчины здоровенные, в брезентовых брюках и куртках, опоясанные красными широкими кушаками, — часто наведывались в эту торговую точку. Купив бутылку, они спешили в ближайшую подворотню. Ловко вышибив пробку, гужбан делает несколько вращательных движений, создавая в бутылке водочный водоворот, и, закинув голову, подносит сосуд ко рту: хрустальный винт мгновенно ввинчивается в глотку — и бутылка пуста.

Но «подворотники» пили водку не гольем, а с закусью, чему способствовала частная инициатива. Возле дверей Центроспирта на покрытом ватником ведре с очищенным вареным картофелем восседала толстая тетенька. Желающему закусить она бесплатно давала две-три картофелины, присыпав их солью из спичечного коробка. За это гужбаны и прочие выпивающие вручали ей опорожненную посуду.

Затем Центроспирт закрылся, а в его помещении обосновался книжный магазин. Помню, я приметил там на витрине книжку «Форель разбивает лед», — она запомнилась мне из-за названия; что это стихи Кузмина, я узнал много позже.

...На Шестой линии, рядом с Андреевским собором, стоит невысокое строение скромных, благородных пропорций; это церковь Трех святителей, построенная Трезини; она старее собора. Возле ее дверей в дни моего детства еще видна была гранитная, вделанная в стену, доска, на которой мерцали поблекшей позолотой узорные таинственные грузинские письмена. От стародавних обитателей Васильевского острова я слыхал, что в давние-давние годы в подземелье церкви погребена молодая грузинская княжна. Она была невестой какого-то великого князя и собиралась войти в семью Романовых, но захворала в Петербурге чахоткой, отчего и умерла. В день панихиды вся улица была устелена дорогими коврами и усыпана белыми розами, и по этим коврам и розам знатные грузины на руках внесли в церковь гроб с прахом своей соплеменницы. Правда ли это, не ведаю.

...Так шаг за шагом, дом за домом дошел я до Большого проспекта; но о нем я уже достаточно рассказал в предыдущих главах своей летописи впечатлений.

У трамвая памяти свое расписание. Порой он, не сбавляя скорости, проносится мимо великолепных дворцов и знаменитых памятников, а потом часами стоит возле какого-нибудь бедного, невзрачного строеньица; а то вдруг даст задний ход — и вновь тащится по улице, где проехал совсем недавно.

Вот дом № 19 на Шестой линии. Небольшой, двухэтажный, ни в архитектурном, ни в историческом смысле ничем не примечательный. Для 99 999-ти прохожих — дом как дом, а я, 100 000-й, проходя мимо него, всегда вспоминаю 23 сентября 1924 года — день Великого наводнения. Оно было в свое время подробно описано в газетах и журналах, я же поведаю о нем только то, что зацепил своей детской памятью, не ручаясь за почасовую точность в изложении событий. Я не помню даже, в какой день недели это произошло: кажется, школа уже несколько дней была закрыта на дезинфекцию по случаю скарлатины. В те годы такие внеплановые карантинные каникулы случались довольно часто: скарлатину лечить тогда не умели так радикально, как ныне, и она не зря считалась болезнью опасной; нередко от нее и умирали.