Евгений Новиков - Прозерпина северного края

В Кузеванове вовсю полыхало чувство, и он боролся с ним, как дачник, самонадеянно зажёгший траву вокруг своего участка, чтоб избавить земли от сушняка, и вдруг увидевший, что огонь ползёт уже повсюду и не будет от него спасения.

Иногда, смотря на Жанну, Кузеванов думал: «Вот скажет она – отдай мне всё своё: и деньги, и имущество своё, и душу свою… Ведь всё ей отдам». И даже хотелось Сергею Ильичу, чтобы возлюбленная его всего этого захотела. Но она ничего не требовала, подарки, правда, принимала как должное.

Городок, в котором они жили, был небольшой, и разумеется, скоро многим стало известно, что Кузеванов завёл себе любовницу. Первой всполошилась дочка Сергея Ильича, быстро сообразившая, что может лишиться наследства. Ведь молодая наглая баба, столь ловко окрутившая её отца, запросто его уговорит переписать на неё если и не всё, то хотя бы часть наследства. Дочь встретилась с Жанной и решительно потребовала, что та оставила отца в покое.

– А я-то тут при чём? – сказала Жанна. – Я его верёвкой, что ли, к себе привязала?

Дочь во второй раз встретилась с Жанной, кричала на неё, грозила, но и это не помогло. Жанна только гордо повела бровью, фыркнула и на этот раз даже разговаривать не стала.

Супруга же Сергея Ильича решила избавиться от молодой соперницы другим, радикальным способом. Она хорошенько накрасилась и отправилась к начальнику полиции, который когда-то ухаживал за нею, когда они в юные годы жили на одной улице и ходили в одну школу.

Поговорив для отвода глаз о том о сём, супруга Кузеванова предложила начальнику полиции посадить Жанну.

– За что же я её посажу? – удивился бывший ухажёр.

– Тебе лучше знать, за что, – усмехнулась супруга, – не мне же тебя учить.

– А муж твой что скажет, если я её посажу? – Полицейский прищурился, и глаз его стал едким, неприятным, как подгнившая луковица.

В общем, разговор не удался.

Сергей Ильич не догадывался о том, что делают за его спиной супруга и дочь: никакими разговорами о Жанне они ему не досаждали и даже намёков не делали, что им хоть что-то известно. Более того, супруга Сергея Ильича стала ласковее с ним, чем прежде, решительно во всём старалась ему угодить. И это обстоятельство его особенно мучило. Он считал себя перед супругою беспощадно виноватым, и если б она ругала его, если б была с ним неласкова, это бы хоть и в малой мере, но всё-таки искупало его вину и уменьшало его страдания.

А страдал Сергей Ильич сильно. Он стал ужасно чувствителен: завёл привычку по вечерам гулять по тихим окраинам или – выезжать «на природу», где в задумчивости прохаживался по лесочку или сидел над речкой. А дома, когда ночь заваливала городок чёрным своим хворостом и окошки домов горели смолистыми огнями, он уединялся в бильярдной на втором этаже своего особняка и заводил песни о любви. И те, что слышал ещё в молодости, и те, что были придуманы недавно. И непременно – песню «Широка река» в исполнении Кадышевой. «Постучалась в дом боль незваная, – с душевной тоской повторял он за певицей. – Вот она, любовь, окаянная».

Он выпивал коньяку, подходил к окну и смотрел в ночь.

«Коротаем мы ночи длинные, нелюбимые с нелюбимыми», – пела Кадышева за спиной, а он вытирал слёзы со щёк и встряхивал головой, как бы желая избавиться от некоего навалившегося на него морока.

Сергей Ильич похудел от любви, постройнел, а встречи с Жанной приносили ему всё большее блаженство. Но от этого только ещё тяжелее и горше становилось у Сергея Ильича на душе: он чувствовал себя предателем по отношению к супруге, к дочери, внукам, друзьям, ко всем и ко всему. Даже к родному своему городку, распятому меж столбом холода и комариного писка.

А Жанна, Жанна, Жанна… В минуты любовных утех она опрокидывала Кузеванова, и он становился точно старое блюдо, в которое с горкой насыпали садовой малины. Она была для Сергея Ильича точно Ласточка для Дюймовочки – уносила его в неведомые цветущие дали, и это было для него настолько же восхитительно, настолько и мучительно.

И однажды в банном приделе, утомлённый сладким вином и ласками Жанны, Кузеванов краем глаза вдруг увидел что-то продолговатое и белое со странной головой – то ли собаку, то ли овцу, то ли телёнка.

«А-а-а-а, это же совесть, это же моя совесть!» – подумал Сергей Ильич и захрипел.

Когда Жанна вошла, Кузеванов был уже бездыханным, с лиловым пятном, расползавшимся по его голой белой груди.

Поскольку при жизни он был человеком значительным, то и к трупу его отнеслись со всею серьёзностью: тщательно всё изучили и пришли к однозначному выводу – у Сергея Ильича лопнуло сердце. Само по себе лопнуло, а не потому, что Кузеванова «опаивала опасными для сердца возбуждающими снадобьями гражданка Лоскутова», как написала в заявлении вдова. К такому же мнению склонялись и многие горожане – конечно же, опаивала. А может, просто подсыпала ему клофелина за то, что не захотел переписать на неё имущество. Кто-то помянул бывшего возлюбленного Жанны, электрика Костика, который обратился в уголь в Питере, попав под высокое напряжение в трансформаторной будке. Но при чём тут был какой-то Костик, когда речь шла о таком значительном в городе человеке, как Сергей Ильич? В итоге большинство горожан склонилось к мнению, что в последнее время он стал много выпивать, и это для него плохо кончилось. А Лоскутова, хоть и виновата, конечно, в том, что охмурила чиновника, но всё ж таки его не травила.