Михал Русинек - Непотерянный рай

В гостиницу он шел в надежде, что ему звонили из Канна… Тогда бы он заказал разговор… Однако звонка не было. Все очевидно и просто. Она попалась на удочку, изменила ему. Не надо лицемерить, надо рассуждать по-мужски. Они, эти молодые девчонки, заглядываются на иностранцев. Каждая вторая из-за валюты готова на все. Одни нанимаются мыть горшки, другие нянчить чужих детей, чтобы, скопив немного долларов, строить потом из себя в Польше элегантных дам. Позор! Эва тоже поверила в такой вздор, как практика в Париже. И понятно, чем она должна за это заплатить.

Он ошибся, поверив такой легкомысленной девчонке. Прав был Петр: таких, как Эва, нельзя вывозить на фестивали, в это болото искушений и соблазнов. Таланта, который явился бы защитой от всего, у нее нет, а одна красота может только погубить.

Он ошибся.

Старый дурак, не знал, что такое новое поколение. Анджей стал припоминать знакомых женщин. Ни одна из них — ни Зося из секретариата, ни Рената, ни молоденькая, черноволосая Ядзя, ни даже сумасшедшая Перкун — не согласилась бы работать секретаршей и быть на побегушках или помогать по дому, лишь бы уехать за границу.

Анджей допил вино и лег спать. Погрузился в легкую полудрему. В голову лезли какие-то обрывки воспоминаний о Зосе, о Ренате, о письме из Айова-Сити, о Бервинском, о Петре, который давал такие мудрые советы…

Он ехал по улицам Варшавы. Его приветствовали чуть запорошенные снегом Уяздовские Аллеи. Слева — посольства, справа — деревья, скамейки, парки. Маленький костел на площади Трех Крестов, забавный, как пасхальный кулич, посыпанный белым мелким сахаром. Город не такой старый, как Венеция, но более любимый, свой и поэтому всегда прекрасный.

Анджею было жаль, что такси так быстро подъехало к дому. В общем-то, он не спешил: неторопливо вытащил чемодан, поднимался по лестнице со смущением, как когда-то давно в юные годы в школу после долгой болезни. Он всегда болезненно ощущал те тяжелые минуты слияния с коллективом, который за время его болезни изменился, потому что время бежит…

Анджею казалось, что он отсутствовал год, а на самом деле всего неполный месяц, но он занял в его жизни столько места, был так богат переживаниями, что редкий год мог с ним сравняться. Это прекрасное время, увы, закончилось печально. А что впереди? Серая, еще более тягостная жизнь, чем прежде, когда он не знал Эву.

С таким настроением он стоял перед дверью своей квартиры с чемоданом в руке и медлил входить. Возвращение не радовало его. Даже ключи запропастились где-то в кармане, не желая приближать момент открытия замка. Повернется ключ, и начнется старая жизнь.

Он мог присягнуть, что застанет все в образцовом порядке. Со всех сторон его обступит гармония убожества: идеально чистая квартира, сверкающие стекла в его мастерской, благоухающий мастикой пол. Возможно, сохранится не тронутый рукой Ренаты беспорядок на его столе, где он рисует.

Да, все как и предполагал. Едва он открыл двери, как сразу же в конце коридора увидел силуэт Ренаты. Она такая же, как всегда, может быть, несколько моложе, стройнее и изящнее в белом свитере. Ее никто не предупреждал о его приезде, но она была готова к встрече, словно каждый день ждала его возвращения.

Они поздоровались сдержанно, без лишних слов.

— Привет, Анджей!

— Привет, Рената!

Потом он обнял ее, поцеловал в щеку:

— Что нового?

— Кажется, ничего…

Он умылся, и вскоре они сидели друг против друга и ужинали. Когда бы он ни возвращался из-за границы, Рената всегда угадывала день его приезда, и сердечность ее приветствия выражалась не только в словах… На столе стоял аппетитный пудинг.

У Анджея при виде его начался первый приступ стыда. Ведь она не знала, когда он вернется, но интуиция ее не подвела. А он? Сидит, понуря голову под грузом лжи, и молчит. Наверное, ему надо хотя бы извиниться перед ней за какие-то мелкие проступки, прегрешения.

— Я не писал оттуда… ты ведь сама знаешь, я не люблю писать в поездке. А как только подумаю, что письмо идет вечность, пропадает всякая охота браться за перо. Смешно, но в последний день я послал несколько открыток: тебе и кое-кому из знакомых.

— Ерунда. Важно, что ты вернулся и здоров. Ты доволен поездкой?

Он снова должен был врать:

— Очень. Кое-что сделал. Привез несколько альбомов с эскизами. Возможно, из этого что-то получится.

— Ну вот видишь. Это первый раз ты что-то привез.

— Да-да, на сей раз появилось желание.

Сама того не думая, она затронула благодатную тему. О своей работе он мог говорить свободно, не было необходимости врать. Он рассказал о Милане, о Венеции: