Андрей Рубанов - Патриот

– Не согласен, – сказал он. – Нынешние дети взрослеют медленно. Его двадцать – это мои пятнадцать. Если я сейчас привезу ему чемодан денег – я не ускорю его взросление, а замедлю.

– Значит, отвези всё младшему.

Знаев отодвинулся на метр в сторону и попытался представить, что почувствует шестнадцатилетний мальчик, увидев большую кучу купюр, пахнущих грязью и потом.

– Младший – совсем ребёнок, – сказал он. – Очень умный – и очень наивный. Либерал. Мечтает быть гражданином мира. Россию считает помойкой и страной рабов. Я дам ему деньги, он заплатит за учёбу в университете города Утрехта – и я его больше не увижу. Доброе дело – сделаю, а родного сына – лишусь.

– Если он хочет эмигрировать, – сказала Гера, – ты его никак не переубедишь.

– Но и потакать не буду! – воскликнул Знаев. – В моей стране каждый, кто не испражняется в подъезде, на вес золота. Уехать может любой. В этом нет поступка. Поступок в том, чтобы остаться. Жить здесь. Преобразовывать именно этот конкретный кусок земной поверхности.

– Это трудно объяснить молодому человеку, – возразила Гера. – Молодой человек хочет наслаждаться жизнью. Секс, драгз, рок-н-ролл, вот это вот всё.

– Может, отдать ему деньги с условием? Чтобы не уезжал?

– Если хочешь быть другом своему сыну – не ставь условий. Принимай его таким, какой он есть.

Знаев закончил пересчёт. Пачки сложил в пирамидку. Встал, распрямив затёкшую спину. Устыдился своего затрапезного вида, своих трусов, когда-то купленных задорого, а теперь застиранных и заношенных; поспешил натянуть брюки.

– Посмотри, – сказал он, кивнув на денежную пирамидку. – Это выглядит, как баснословное богатство. Как сто тыщ миллионов. У мальчика не выдержат нервы.

– Значит, – сказала Гера, – договаривайся с его мамой.

– Его мама – клиническая либеральная дурища. С такими людьми невозможно договориться. Они видят вокруг только плохое. Только грязь, несправедливость и хамство. Его мать считает, что Россия – навозная куча, а весь остальной мир цветёт и благоухает.

– У неё есть все основания, чтоб так думать.

– Может, – спросил Знаев, – и ты так думаешь?

– Я никак не думаю, – спокойно ответила Гера. – Я художник. Я могу работать где угодно. В Барселоне, в Париже, в Стокгольме, в Новосибирске. Я живу здесь, потому что мне так удобней. Здесь я принадлежу к большой и древней культуре. Здесь мои корни. Здесь я – своя, здесь мне хорошо. Здесь я ничего не боюсь. Ни полиции, ни инфляции, ни хулиганов, ни политиканов. А теперь скажи, куда ты уезжаешь.

Знаев проглотил слюну.

Признаться было нелегко. Решиться – нетрудно; трудно объяснить.

– В один город, – сказал он. – На границе с Украиной.

Гера поставила чашку на стол. Знаев увидел ужас на её лице.

– Ты собрался воевать?

Он кивнул.

– Зачем?

– Низачем. Не могу объяснить.

Он вдруг заволновался, он действительно до конца не понимал, зачем, и хотел теперь проговорить, понять, разобраться вдвоём; облизнул губы.

– Москва меня не держит больше. Дети выросли, бизнесы накрылись. В Москве я каждый день бухаю, и мне мерещатся черти. Пора что-то менять.

– Но тебя сразу убьют, – сказала Гера, улыбнувшись виновато. – Ты слишком безрассудный. Ты придумал какую-то глупую авантюру. Ты должен немедленно отказаться от этой идеи, Сергей.

Она редко называла его по имени, и сейчас Знаев смешался.

– Ты воин, – возразил он. – Я думал, ты меня поймёшь.

– Да, – ответила она. – Воин. И там, – она кивнула в сторону коридора, – моя позиция. Сражаюсь в том месте, где у меня получается. И ты должен делать так же. Найди себе дело и займись. Напиши новую книгу. Сними фильм. У тебя много идей, ты умный.

Знаев засмеялся.

– Книг я точно писать не буду, – сказал он. – Это тухлое дело.

– Бог с ними, с книгами. Открой мастерскую по ремонту самокатов. Всё, что угодно. Только никакой войны. Скажи, тебя кто-то уговорил, или ты сам всё придумал?

– Сам, – ответил Знаев. – В том-то и дело. И не придумал, а захотел. Это желание… Оно не из головы. И оно сильное. Мне не нравится, когда в мой народ стреляют.

– Есть повод, – сказала Гера, – вот и стреляют.

– Неважно, кто дал повод. Важно, кто кого застрелил.

– Раньше ты не говорил такого.

– Есть вещи, о которых не говорят. Их просто делают молча, и всё. Я не хотел говорить даже тебе.

– Тогда почему сказал?

– Потому что между нами всё должно быть честно. Никакого вранья. Никаких недомолвок. В этом всё дело. Не лгать, не умалчивать. Даже в мелочах.