Вячеслав Килеса - Истории, рассказанные вчера

Я в следующую смену привезла старухе свои старые сапоги и куртку, они ей впору пришлись. Понимаю, что дистанцию соблюдать надо и чувствами больных не проникаться, иначе загнешься, но смотреть, как старуха по грязи под дождем раздетая бредет, тоже не могу.

Слышала разговор старухи с сыном. Она просится домой, спрашивает, почему внуки не приезжают, а сын в пол уставился и молчит.

— Неужели умру здесь?! — Старуха смотрит вокруг, словно в первый раз видит.

— Что это — затянувшийся сон? Речка, лес — существуют? А милосердие где: в плену у дракона? Или перебирает пшено вместо Золушки?

Сын покраснел, что-то бормочет. Я потом видела, как он в «Запорожце» плакал.

Что ж, Бог правильно сказал: делай, что хочешь — но плати! Хотя бы слезами.

15.11.98 г.

С Юлькой поругалась. Пошли покурить в вестибюль, стоим, болтаем, а рядом старуха, Дарья Владимировна, к окну прильнула.

— Сына высматривает, — Юлька смеется, — Третью неделю не появляется.

Всегда так: первое время ездят, потом реже, а после и дорогу сюда забывают.

Видела кладбище за шестым отделением: это тех, от кого родственники отказались, больница похоронила!

— А хоронят по-настоящему? — поинтересовалась я. — С попом, музыкой?

— Шутишь, да?! — ухмыльнулась Юлька. — Больные яму выкопают, в целлофановый мешок тело завернут, землей забросают, крест из двух палок собьют и табличку с именем прицепят — вот и все похороны.

— Подожди! — Я понимала, что выгляжу дурой, но тема меня задела. — У больницы есть деньги: от родственников на лекарство получают, и пенсии тех, кто сюда попал, больница на себя переводит. Почему такое отношение к людям?!

— Я тебя умней считала — Юлька удивленно меня рассматривает. — Какие здесь люди, они хуже животных! Те хоть чуть-чуть понимают, а этим что в лоб, что по лбу — одинаково.

— Просто они беспомощные — лепечу.

— То есть не повезло им? Ну и фиг с ними! — Юлька яростно докурила сигарету, швырнула в урну, промахнулась и крикнула оглянувшейся старухе:

— Ты! Подними!

Старуха посмотрела на окурок, на Юльку и отвернулась. И тогда Юлька, быстро шагнув, ударила старуху ногой. Та ойкнула и упала.

— Перестань! — схватив Юльку за плечи, оттолкнула в сторону. — Совсем озверела!

— Ты ссоришься со мной из-за этой твари?! — Юльке собралась меня ударить, но догадалась, что получит сдачу. — Да она никто и ничто; даже ее родные порадуются, когда околеет: не нужно сюда ездить, деньги и продукты, от семейного стола оторванные, передавать, мыслями на нее отвлекаться.

— Не меряй всех по себе! — разозлилась я. — Мой прадед в Освенциме погиб: он для нацистов тоже животным был.

— Ненормальная, как и эта старуха! Таких, как ты, отсюда быстро вытуривают, — угрожающе произнесла Юлька и, повернувшись, вышла.

— Плевать! — крикнула я. Нагнувшись, помогла старухе подняться на ноги.

— Ничего не болит? — спросила.

— Нет!

Оттолкнула меня и со стоном, подволакивая ногу, поплелась прочь, — Юлькин удар что-то в ней повредил.

— Для больных все, кто в белом халате, враги, — грустно подумала. — Обворовывают, держат взаперти, бьют.

Ивлев удивил. Поздно вечером поднялась на второй этаж (наш корпус двухэтажный), цветы поливаю, скандал с Юлькой переживаю, и натыкаюсь на Ивлева. Уставился на меня и шепчет:

— От старухи держись подальше!

— Конечно! — согласилась я, — что еще сумасшедшему скажешь?!

И не спросила, почему говорить начал.

26.11.1998 год.

С Юлькой общаемся только по работе. Старуха заболела, лежит в постели.

Отдых, конечно, относительный — в комнатах по двенадцать человек, кровати почти вплотную стоят. Врач пытался выяснить, почему ребро сломано, но старуха молчит: то ли забыла, то ли жаловаться не хочет.

От ее сына денежный перевод и письмо получили: сломал ногу, находится в больнице.

Вчера ночью шок испытала. После полуночи решила по палатам пройтись.

Обычно на дежурстве книжку читаю, а тут толкнуло что-то. Заглянула в одну палату, вторую: все спят, ночники желтым огнем светятся, дождь по зарешеченным окнам постукивает, на ночлег просится. Захожу в комнату, где старуха лежит, и окаменеваю: стоит над старухой Ивлев с подушкой в руках и старается ее к старухиному лицу прижать, а та на него смотрит и словно отодвигает подушку глазами. И молчат оба.

— О. господи! — вскрикиваю. — Ивлев, ты что делаешь!

Ивлев оглянулся, бросил подушку на пол и в дальний угол направился. Я подбежала к старухе:

— Он вам ничего не повредил, Дарья Владимировна?