Пётр Алешковский - Рыба и другие люди (сборник)

– Он на меня по-настоящему внимание обратил в пятнадцать, когда я в первый раз залетела. По врачам водил, деньги платил – проснулся. Стыдно стало, дочь генерала, а на игле.

Ни разу не назвала по имени, только: отец, даже не папа. Она не выставляла счет в открытую, но видно было, во всем винила не себя – его, один раз переложила груз ответственности, и ей понравилось, жалела себя, выходит. Пройдя огонь и воду, похоронив между «больничками» мать и оставшись одна, она, кажется, ничего уже не боялась. Говорила о своей жизни легко, буднично, смеялась, вспоминая такое, что нормальному человеку не снилось. Антон подобрал ее, уже начавшую терять разум, возился с ней, как с породистым щенком, выходил, а после влюбился.

– Прикинь, он меня тем взял, что в постель не тянул. Такое со мной было впервые в жизни.

Но круг всегда замыкался, выкарабкаться из него не получалось. Ей нужно было выговориться. Я слушала, поддакивала, задавала наивные вопросы:

– Кайф – это счастье?

– Сначала – да! Приход… Теплая, приятная волна, она поднимается из живота, выше, выше, охватывает тебя всю, разливается по каждой клеточке тела, заливает голову. Несколько секунд это длится и проходит, точнее, переходит в другое состояние – попадаешь в яркий, радостный мир. Ты как будто можешь летать. Все вокруг милое – люди, деревья. Все теряет вес, становится невесомым. Воздух – прозрачный-прозрачный, как твоя голова. И все кругом – твое, и ты все можешь. Ты видишь то, чего обычно не увидишь ни за что, – как движется воздух вокруг тебя. Кажется, что можно рассмотреть, из чего он состоит. И все тихое, все тебя ублажает, ну как музыка, и ты ее слышишь – все вообще такое текучее, новое. Ты плывешь в этом пространстве, как в огромном подсвеченном аквариуме, разглядываешь мир. Но через час-другой наступает спад. Все выворачивается наизнанку и постепенно гаснет. То, что тебя радовало, начинает разбегаться, прятаться. Вещи и предметы становятся серыми, грязными и убогими и как будто наделенными враждебной тебе силой. Лица мрачные, чужие. Тело наполняется тяжестью. Тебя тянет на пол, такое ощущение, что весь день укладывала шпалы или грузила картошку. Наваливается усталость – ты видишь ее, она крадется, такое плотное серое облако, окутывает тебя, втягивается в ноздри, заползает через рот. Руки повисают плетьми, ногой – и то пошевелить влом. Тело тебя не слушается и тебе не принадлежит. Хочется забиться в норку или под раковину в ванной, обложиться ковриками и полотенцами, затаиться, побыть одной. Те, кто рядом, неприятны, звук голоса бьет прямо по барабанным перепонкам, вызывает боль и тошноту. Кажется, что от людей исходит угроза, они тебе ненавистны. Из живота к голове поднимается боль – можно отдать все, именно все что угодно, за следующую дозу. И ужас в том, что ты все понимаешь, сопротивляешься какое-то время, но ломаешься, начинается депресняк. Если переборола себя, два-три дня пострадала, это состояние проходит. Но иногда лучше уколоться, чем умереть. Ведь думки о смерти постоянно, смерть в этот момент рядом – как вот этот чайник на плите, только она вокруг и внутри тебя. Сердце прыгает, такой кузнечик в банке, сто пятьдесят ударов в минуту.

– Тахикардия всегда сопровождается страхом смерти.

– Ты видела у больных, а я на себе не раз испытала. Не остается никакого смысла. Начинаешь себя уговаривать, ведь когда температура, ты же принимаешь аспирин? А лекарство есть, рядом. Ненавидишь себя, сидишь, ругаешься: «Сучка, что тебе надо, сучка драная», – и… сдаешься, и сразу сила в ногах появляется, и тело как струна – ждет! Это очень страшно. А когда сдался, пошел за дозой, можно зависнуть, ну, исчезнуть из жизни. Когда я догнала дозу до двух кубов, я зависла конкретно.

Помню, оставила Антона, пошла к мальчику, что мне продавал. Была зима, я в классной дубленке. Ну и… кукундер слетел, напрочь. Обратно возвращалась в мае. Что я три месяца делала – убей бог не помню. Дубленку, конечно, увели, или я сама заложила. Бреду по Москве в драной лисьей шапке, в чьей-то ватной телогрейке. Иду домой, к Тошке, а меня рвет через каждые два шага. Потом выяснилось, что я беременна, да еще и с разрывами в прямой кишке. Вспоминаю, как всполохами, что со мной делали, – лучше и не вспоминать. Антошка со своим отцом меня выходили, упрятали в больничку – я б сама не выкарабкалась…

– Теперь хочешь, чтобы Тошка так же слетел?

– Конечно, не хочу. Подождем, Вера, посмотрим. Загадывать бессмысленно.

Растерянная и бесстрашная, глупая и опытная, изворотливая и простодушная – с ней надо было разговаривать долго и умело, вести ее. Я не психиатр и этого делать не умею, но я разговаривала. Рассказала про Нинку… Юлька только улыбнулась – это была ее история. Любовь? Антона втянула Светка, его жена, а потом соскочила и бросила мужа – нашла себе богатого папика. У Юльки было что-то подобное вначале. Они с Антоном нашли друг друга.