Ясунари Кавабата - Избранное - Тысячекрылый журавль. Снежная страна. Новеллы. Рассказы. Эссе

Боясь наделать каких-нибудь глупостей, Кикудзи поспешил нарушить молчание:

— Ваша мама была такой чувствительной, нежной, потому и не выдержала. А я, как мне теперь кажется, порой бывал с ней жесток. Меня ведь тоже все время мучила совесть, и я говорил ей о своих переживаниях, наверно, слишком открыто, грубо. Я ведь малодушный человек и трус к тому же…

— Да нет, все дело в ней самой. Она сама изводила себя. И раньше, с вашим отцом, и сейчас, с вами… Тяжело ей было, она ведь не такая… ей не свойственно…

Фумико запнулась и покраснела, стесняясь, видно, развивать эту тему. Теперь румянец, заливавший ее щеки, был более ярким.

— Но когда мама умерла, — продолжала она, — буквально на следующий день я вдруг увидела ее совсем в ином свете. И стала думать о ней как о прекрасном человеке. Впрочем, она действительно становилась все прекраснее и прекраснее.

— Наверно, это всегда так, когда дело касается умершего.

— Я все думаю… Может быть, мама умерла, потому что не могла вынести собственных поступков, а еще…

— Нет, это не так!

— А еще оттого, что не могла себя пересилить. Она просто с ума сходила от…

Глаза Фумико наполнились слезами. Наверно, она хотела сказать: «от любви к вам».

— Умершие таковы, какими делает их наше сердце. Будем бережно обращаться с их памятью, — сказал Кикудзи.

— Но все же как рано все умерли!

Фумико, кажется, поняла, что Кикудзи имеет в виду и ее мать и своих родителей.

— И вы и я остались одни, — добавил Кикудзи. И вдруг подумал, что не будь у госпожи Оота дочери, ему бы сейчас, наверно, все казалось гораздо более мрачным — ведь в его отношениях с госпожой Оота было нечто противоестественное.

— Оказывается, вы, Фумико-сан, не только ко мне добры. Вы и к моему отцу проявляли большую доброту. Я знаю, ваша мама мне рассказывала…

Кикудзи наконец сказал то, что давно вертелось у него на языке. Кажется, его голос прозвучал спокойно и без тени фальши. Должно быть, настало время, когда он мог говорить о таких вещах. Мог откровенно сказать о связи своего отца с матерью Фумико.

Но Фумико вдруг низко поклонилась ему, коснувшись ладонями татами.

— Простите меня! Мне было так жалко маму, так жалко!.. Она и тогда была на грани отчаяния…

Фумико проговорила это быстро и застыла в поклоне. Потом заплакала, ее плечи бессильно поникли.

Кикудзи пришел неожиданно. Фумико была без чулок и все время сидела в неудобной позе, слишком сильно поджав ноги, словно хотела спрятать от него босые ступни. Она буквально сжалась в комочек и от этого казалась совсем несчастной.

Сейчас, когда она ему поклонилась и застыла, ее волосы слегка касались татами, и на их фоне ярко выделялась красная цилиндрическая чашка.

Наконец Фумико поднялась и, закрыв ладонями мокрое от слез лицо, вышла из комнаты.

Она довольно долго не возвращалась.

Кикудзи громко сказал:

— Фумико-сан, разрешите откланяться.

Когда он вышел в переднюю, Фумико появилась с каким-то свертком.

— Вот, возьмите, пожалуйста. Только уж не знаю, удобно ли будет нести.

— Простите, что это?

— Сино.

Кикудзи очень удивился: когда же она успела вынуть цветы, вылить воду, вытереть кувшин, положить его в футляр и завернуть в фуросики!

— Как-то неудобно. В нем же цветы стояли. Может быть, в другой раз?

— Нет, пожалуйста, возьмите сегодня.

Кикудзи подумал, что ей стало очень тяжело оставаться с ним, потому она так быстро и упаковала сино.

— Хорошо, я возьму. Благодарю вас.

— Конечно, я должна была бы сама отнести кувшин к вам, но я не могу войти в ваш дом.

— Почему?

Фумико не ответила.

— Что ж, до свидания, — сказал Кикудзи уже на пороге.

— Большое вам спасибо, что навестили меня. И… женитесь поскорее, не думайте о моей маме…

— Ну зачем вы об этом!

Кикудзи, уже за дверью, обернулся, но Фумико не подняла склоненной в поклоне головы.

В сино, полученный от Фумико в подарок, Кикудзи поставил цветы — белые розы и гвоздики бледных тонов.

У Кикудзи появилось такое чувство, словно он полюбил госпожу Оота только сейчас, после ее смерти.

И еще ему казалось, что, не будь Фумико, ее дочери, он бы не догадался о своей любви.

В воскресенье Кикудзи позвонил Фумико.

— Вы по-прежнему одна?

— Да. Правда, сейчас мне уже становится немного тоскливо.

— А ведь нехорошо все время быть одной…

— Да, я понимаю…

— Наверно, очень тихо там у вас… Я даже по телефону слышу тишину вашего дома.