Франсуаза Саган - Шелковые глаза (сборник)

Все это прекратилось, когда он вернулся домой. Глэдис, впрочем, вышла замуж за Джона. Майлс играл в теннис хуже, чем прежде, и ему приходилось делать многое, чтобы заменить своего отца. Маргарет была очаровательна, порядочна и воспитанна. В общем, чудесная девушка…

Майлс открыл глаза, взял бутылку и отхлебнул большой глоток прямо из горлышка. Из-за спиртного он краснел лицом и понемногу высыхал. Сегодня утром заметил, что под левым глазом лопнул маленький сосудик. Луиджа теперь, должно быть, очень растолстела и увяла. А чердак заброшен. И у кьянти уже никогда не будет того же вкуса. Ему оставалось лишь продолжать, как прежде. Контора, breakfast, политические новости в газете, что вы об этом думаете, Сидни? Контора, машина, хелло, Маргарет, и воскресенье за городом с Сайместерами или Джонсами, пятнадцать лунок, не хотите ли содовой? Часто под этим упрямым дождем. И, слава богу, коньяк.

Бутылка была пуста. Майлс выбросил ее и с трудом встал. Ему не хотелось возвращаться к остальным. К чему была эта выходка? Так не делается! Это противно его достоинству! Он вдруг вспомнил перебранку итальянцев, оравших друг на друга через дорогу, угрожая смертью и сыпля ужасающими ругательствами, но при этом даже не имея мужества встать с обочины. Он засмеялся вслух и остановился. Почему он смеется наедине сам с собой, стоя на газоне перед своим коттеджем?

Он решил, что вернется, сядет в свое плетеное кресло и холодно скажет: «Сожалею», а Сайместер сдержанно ответит: «Ничего, старина». И больше они об этом говорить не будут. Он никому никогда не сможет рассказать о небе Италии, о поцелуях Луиджи, о сладости быть слабым, прикованным к постели в чужом доме. Война закончилась уже десять лет назад. И в общем-то, он уже не красив и не молод.

Он медленным шагом вернулся к остальным. Они тактично сделали вид, будто не заметили его отсутствия, и потихоньку втянули в свою беседу. Майлс говорил с Сайместером о машинах и утверждал, что в плане скорости «Ягуар» непревзойден и что это в самом деле хорошая спортивная машина. В общем-то, у австралийцев есть все шансы на Кубок Дэвиса. Но втайне думал о золотистой и теплой бутылке коньяка, которая дремала в его шкафу. И улыбался скорому приходу воспоминаний – солнечных и нежных, когда Сайместеры с Маргарет уедут в город на вечернее шоу. Когда он сделает вид, будто надо поработать, когда они исчезнут на дороге, а он откроет дверцу своего шкафа, чтобы вновь обрести там Италию.

Толпа завопила, потом умолкла, и в благоговейной тишине Хуан Альварес выписал свою восьмую «веронику». Бык на мгновение покачнулся, ослепленный солнцем, оглушенный криками или тишиной. И леди Брайтон, сидевшая в первом ряду для официальных лиц, удостоила его краткого взгляда своих голубых глаз. «Он храбр, – подумала она, – храбр, но обессилен. Хуан быстро с ним справится». Потом обернулась к своему соседу, консулу Соединенных Штатов в Барселоне, и возобновила с ним беседу об Энди Уорхоле.

Теперь настало время умерщвления, и Хуан приближался к быку, стремился ему навстречу, подскакивал на солнце – прямой, пламенный, уверенный в себе, вышагивая на носках, словно направлялся, подумала она с насмешкой, к ее собственной постели, готовый пронзить ее – мужественный, сильный и ловкий самец. «Эль Мачо». Вдруг она представила себе свою большую кровать под балдахином в этом мадридском дворце, где имела привычку останавливаться, будто хемингуэевская героиня, вспомнила Хуана в его раззолоченном наряде, идущего мелкими подпрыгивающими шажками к этим широченным простыням, где она ждала его, запрокинутая, отдающаяся и практически столь же беззащитная, как этот черный бык на арене. Ее разобрал смех. У мужчин и впрямь забавное представление о мужественности. На смерть у Хуана времени уходило не больше, чем на любовь. Чик – и готово. То, что толпа арен ему за это рукоплескала, – еще ладно. Но чтобы и она тоже рукоплескала – совсем другое дело, о котором не очень-то поговоришь, даже со своим соседом, консулом, хоть он вроде и весьма сведущ в отношениях мужчин – женщин. «Браво!» – крикнул консул безразличным тоном, а тем временем в ярко-синее небо взмывали возгласы «Оле!», и шляпы волновались, как соломенное море, и бык падал чугунной гирей к ногам Хуана. Матадор сделал изящный поворот, обратился к ней лицом, снял шляпу, и все встали в знак уважения к молодому человеку, который предлагал свою жизнь или, скорее всего, уже предложил ее этой молодой красивой женщине. Ей, леди Брайтон. Она тоже легко встала со своего сиденья, улыбнулась и неистовствующей арене, и этому торжествующему любовнику, и мертвому зверю, а затем поклонилась с улыбкой, как ее научили в детстве, в Виргинии.