Юрий Поляков - По ту сторону вдохновения (сборник)

Впрочем, все было гораздо сложней и противоречивей. Одновременно именно в комсомоле сохранились отблески героической эпохи становления советской цивилизации, остаточная энергия того мощного пассионарного взрыва, который после революции бросил миллионы молодых людей на строительство нового мира, а потом и на его защиту. Заметьте: над Павкой Корчагиным стали смеяться гораздо позже, чем над Ильичем или Чапаевым. Но стали же! На каком-то капустнике актер Ясулович изобразил глумливую пантомиму: Корчагин сам себя закапывает в землю, сохраняя на лице улыбку идиотического оптимиста. Я заметил миму: Корчагин строил узкоколейку, чтобы привезти дрова в замерзающий город, и смеяться вроде как не над чем. Он посмотрел на меня с недоумением энтомолога, встретившего говорящего кузнечика, и пискнул что-то про кошмары совдепии. Моя воля, я бы вообще под страхом порки запретил актерам открывать рот в общественных местах. Шутка, конечно…

Между тем журнал «В мире книг», печатая интервью со мной, самочинно – к моему искреннему огорчению – поставил заголовок «Нужен новый Корчагин!». Ко мне подходили знакомые литераторы и, посмеиваясь, спрашивали:

– Юр, тебе и в самом деле нужен новый Корчагин? На фига?

Я отшучивался. Я еще не умел внятно объяснить им, что, открещиваясь от героя, способного ради идеи на подвиг, мы лишаем искусство слова важнейшего его свойства и назначения. Ведь подвиг, начиная с Гильгамеша или Гектора, всегда был главной темой литературы. Восхищение и омерзение – вот два полюса, рождающих энергию искусства.

Но вернемся к комсомолу. Неправда, что с помощью комсомола советская власть приспосабливала к себе молодежь. Точнее, это не вся правда. С помощью комсомола молодежь приспосабливала к себе советскую власть. Кроме того, ВЛКСМ в ту пору предлагал реальную возможность, как выражаются специалисты, канализации молодежной энергии. Конечно, в русле существовавшей социально-политической модели. А какой же еще? Впрочем, уже тогда немало юных людей вливались в ряды так называемых неформалов. Нерасторопная советская власть запаздывала с реакцией на стремительно менявшуюся жизнь. Кто ж знал, что буквально через десять лет немногие сохранившие верность полуподпольному комсомолу сами станут неформалами?

Почему контраст между мечтой и реальностью именно в комсомоле воспринимался наиболее остро? Думаю, из-за того, что эта организация работала с самой доверчивой и в то же время самой обидчивой и требовательной частью населения, не прощавшей обмана. С молодежью. Сейчас совершенно надуманным может показаться и сам конфликт в повести «ЧП районного масштаба». Злоумышленник Семенов, разгромивший райком и укравший знамя, оказывается, обиделся, что его за год до того по глупому формальному поводу не приняли в комсомол. Подумаешь, делов куча! – хмыкнет нынешний юноша. Что, там, в комсомоле, выпивка бесплатная? Но проблема совсем в другом: Семенов обиделся на то, что от него отмахнулись, как от мухи, даже не попытавшись разобраться, отчего он замялся с ответом на вопрос, почему решил вступить в комсомол… А ведь вопрос-то на самом деле непростой. В те годы ВЛКСМ уже многим казался молодежной секцией бюро ритуально-идеологических услуг.

Я и сам из-за похожей обиды чуть не ушел из института. Дело было так.

В начале осени 1974-го на факультете состоялось отчетно-выборное комсомольское собрание. Вдруг встал студент по фамилии Немцов и заявил: «Вот вы здесь все за Полякова, мол, хороший и замечательный. А я его знаю с другой стороны. Я с ним ездил в Чехословакию, и там он проявил себя как отъявленный антисоветчик!» Сказать, что все удивились, – ничего не сказать. Просто оторопели. И я сам, и те, кто был вместе со мной в той злосчастной поездке, буквально утратили дар речи. Пыталась что-то возразить моя однокурсница Светлана Бабакина, но растерялась из-за бессмысленности обвинения и расплакалась. После такого заявления мою кандидатуру в новый состав комитета ВЛКСМ факультета на всякий случай с голосования сняли. Для меня это было нравственным потрясением. Нет, не потому, что я уж так хотел стать членом выборного органа. В сущности, это ничего не давало, кроме обязанностей и упреков: «А еще член комитета!» Я впервые в жизни столкнулся с огульной клеветой, к тому же достигшей цели.

Назавтра меня вызвали к секретарю партбюро факультета Майе Федоровне Тузовой. Там уже сидел ставший знаменитым Немцов. Я с порога заявил: после случившегося намерен забрать документы из института. К такому решению я пришел после бессонной ночи. Больше всего оскорбило даже не облыжное обвинение, а то, что никто из друзей толком за меня не заступился. Но Тузова меня остановила: