Антон Бильжо: Капсула для копирайтера

– Не понимаем, – промычал Миша, который вначале говорил, а потом думал.

– Что не понимаете? – переспросила Жульетта.

– Ничего не понятно, – уперся гамадрил, – можно поподробней?

– Что именно ты хочешь узнать поподробней, Миш? – В лице Жульетты через крем заколосились ростки гнева.

– Просто поподробней хочу узнать, и все.

Пряча улыбку за серьезной миной, Миша искал поддержки в Ване. Ему нравилось всех раздражать. Он, Миша, восходящая звезда ASAP и может себе позволить!

Ваня, конечно, пришел ему на помощь:

– Действительно, немного общий портрет целевой аудитории.

– Хорошо, я вышлю социологические выкладки. Вам тоже не понятно? – Жульетта наконец повернулась к Герману с Димой.

– Мне понятно, – сказал Дима.

– Давайте уже, домой пора, – взорвался старший копирайтер, показывая на часы. – Почти шесть. Я все это уже слышал.

– Куда? – возникла Трушкина. – У нас же завтра в двенадцать презентация клиенту. Мы сегодня до упора.

– Вы, может, и до упора. А я домой. Дома подумаю.

– Браво, Герман Антонович. – Ваня выставил два плоских, как весла, больших пальца. – За это мы вас и уважаем.

Герман неторопливо смерил горбуна взглядом, а потом отчетливо произнес:

– Заткнись.

После этого он пошел в сторону столика в углу переговорной, как бы налить чаю, но вдруг слегка пошатнулся и взял левее, к двери.

«Думаете, вы успешные? – сказал напоследок Бывалый, выпуская из рук Дона Мигеля и растирая его по паркету каблуком. – У вас мозг арендовали. Спустя пятнадцать лет очнетесь, посмотрите вокруг и спросите, кто я и что это было».

Выйдя на воздух, старший копирайтер некоторое время стоял, вцепившись в металлический поручень, на высоком гранитном крыльце у пересечения двух улиц. Со стороны это выглядело как капитан на мостике, принимающий решение, куда плыть. На самом же деле Герман ни о чем не думал. Он просто хотел сбежать.

Что происходит? Он касался висков, мял ногтями и собирал в пучок складки на лбу, дергал себя за волоски на бровях, пытаясь хоть как-то отвлечься от одной разрушительной мысли, которая заключалась в том, что его тело, обнаружив точку сборки внутри себя и испытывая от этого еще более развинчивающий его страх, как выяснилось, полностью зависело от работы сердца, которым, в свою очередь, руководил мозг, поэтому Герман и чувствовал, что висит на тонкой прерывающейся нити, точнее, даже не висит, а дрейфует куда-то в невесомости. Это было то же, что и днем, в лифте, только сильней, и теперь – в переполненном вагоне. На сей раз Третьяковский – 74-го года рождения, вес 89 килограммов, рост 178 сантиметров – уже абсолютно явственно испытывал головокоружение и близость обморока, то есть симптомы, о которых прочитал накануне.

Раньше ничего подобного с ним не случалось, наоборот, он ведь всегда так любил метро. Поток людей, ползущих мимо бесконечной лентой, погруженных в свои заботы, обычно рассеивал и отвлекал его. По дороге на работу или с работы можно было наблюдать того или иного представителя underclass, working class, middle class, приезжего, рэпера, эмо, сотрудника НИИ, православного, IT-шника – сколько же их было, красочных, таких разных! – можно было смотреть на них, как сидящий на берегу реки смотрит на блики в погожий день.

Передвигаясь в толпе, Герман всегда помнил, что у него есть цель, например ему надо пересечь станцию и сесть в поезд, идущий до Выставочной. Он никогда надолго не встречался ни с кем взглядом, потому что это грозило столкновением, и ни разу серьезно не думал, что вся эта карусель может остановиться лично для него, хотя, бывало, встречал в час пик колтуны из импровизированных близких вокруг так неуместно отходящего в мир иной где-то возле эскалатора человека.

Теперь он боялся не выдержать до следующей остановки. Прямо перед ним стояла, покачиваясь в сомнамбулическом сне, полная женщина. Герман хорошо различал фактуру ее плотной, похожей на тесто кожи, темневшей у внутренних углов полузакрытых глаз, воткнутые в щеку проволоки черных толстых волос двух типов – вьющихся и прямых, – мощные скулы, приоткрытый рот, из которого на секунду показался язык, чтобы облизнуть венозного цвета губы. Капельки пота, выступившие на крыльях ее носа с чуть более заметными фиолетовыми порами, рифмовались с надписью Calvin Kliein Jeans, выполненной мелкими блестками на низко надвинутой шапке, и с искрящимся в жестком верхнем свете синтетическим мехом сиреневого пальто той же, как и она вся, землистой, зрелой гаммы. Все эти разрозненные внешние признаки теперь плотно сцеплялись между собой, не пропуская Германа.