Антон Бильжо - Капсула для копирайтера

«Ты просто завидуешь?» – спросил себя Третьяковский.

«Нет, дело не только в этом», – ответил Пророк.

– Идешь? – Надя вертела крепкой попкой и с наслаждением намазывалась кремом. На свету она вся стала почти прозрачной – недолизанный леденец на палочке.

Он сидел поверженный и щурился.

– Да, сейчас, – начал неторопливо расстегивать свою идиотскую гавайскую рубашку.

– Ладно, догоняй.

Пошла, а потом побежала – легкая серна, бросающаяся в объятия хищному океану. Подождав, когда возбуждение уляжется, Герман поднялся. Солнце уже взошло. Было часов девять утра.

Медленно вошел в воду, каждый из маленьких водоворотов мог таить смерть. В журнале «Домодедово» говорилось, что в Индии около двухсот тридцати восьми видов змей, пятьдесят из которых ядовиты (включая двадцать видов морских змей). «Не думай», – говорил себе Герман, бессознательно призывая на помощь позитивные вибрации.

– Герман, – закричала Надя. – Погружайся уже.

Пророк поплыл, имея в качестве ориентира и символа веры Надину змеиную головку. «Если она не боится, то и ты не должен… сила любви… люби эту воду…»

– Какая теплая, да?

– Да.

– Теперь медленно разводи руками и представляй, что паришь как птица.

Третьяковский принялся разводить руками.

– Мать твою! – Герман набрал в рот воды и начал тонуть, волны накрывали, и дна под ногами уже не было. – Ладно, Надь, для первого раза хватит.

Он лихорадочно погреб к берегу: если сейчас в трусы заползет змея, приступ хватит прямо в воде.

– Что дальше? – спросил Герман, когда они вылезли на берег.

После купания действительно чувствовался приток сил. Захотелось покурить и выпить.

Надя искрилась в бриллиантах капелек, сидела, поджав колени, и перебирала песок пальцами ног.

– Дальше по плану… поеду в Морджим… там серфинг сейчас.

– Даже не поспишь? Ты же не спала как следует, перелет был такой тяжелый…

– Герман. – Она строго посмотрела на него долгим-предолгим взглядом, а он страшно пожалел, что не зашел с Алисой в кабинку туалета.

На следующий день, 6 октября, Герман в длинной, расшитой блестками рубахе курта, в бирюзовых широких шароварах, в сикхском тюрбане-дастаре и роскошных, расшитых золотыми нитями остроносых моджари (все вместе в пересчете на наши деньги не дороже пяти тысяч рублей), как некий пенджабский султан, сидел под тентом в шезлонге. В раскаленном воздухе стоял этнотранс, раздававшийся из бамбуково-пальмового кафе на высоком берегу над пляжем: диджериду, там-там, варган – музыка как бы давала забродивший голос ветру, хриплый и страшный – низко летящему колкому песку, а края тентов танцевали, как сотни юбочек Катрин.

Пророк наблюдал явления внешнего мира. Он наконец освободился от страстей. С отъездом Нади его мысли вязко потекли по поверхности, набирая по дороге драгоценный сор: породы кур, виды муравьев, оттенки окраса собак, а также маленьких крабов, бегущих бочком во время отлива в свои дырочки-норки. «Вот она вездесущая жизнь под солнцем, – говорил себе Герман, – ничего не требующая, а только ласкающая, как океан ласкает берег. Быть всего лишь благодарным зрителем в первом ряду. Позволять потоку жизни проходить через тебя свободно».

Герман заставлял себя вернуться к Миссии, вспомнить про memento mori и высокую цель, выстроить внутренние ресурсы в боевом порядке. Обращался к ним с речью военачальника: «Будьте готовы, будьте бдительны»; они же отвечали бесстрастным гулом: «Мы готовы, готовы…», как будто хотели, чтобы он поскорее оставил их в покое.

От музыки и ветра Третьяковский задремал. Его разбудила маленькая вертлявая белозубая торговка в бейсболке, совершенно прокоптившаяся на солнце, обвешанная браслетами и парео. Стоя над ним, она монотонно повторяла: «Массаж» – и трогала его за ногу.

Герман посмотрел на свои щиколотки. Отек почти полностью спал. Значит, он выздоравливал.

Подозревая, что это очередное искушение, Пророк отказался:

– Сэнк ю, ай донт нид ит.

– Вай? Ит вил би вери гуд.

Она присела на шезлонг и провела кистью по его ноге.

– Стоп. Ай сэд, ай донт нид ит.

– Вэн вил ю нид? Тэл ми…

– Ай донт ноу.

– Вэн? – Индианка не собиралась сдаваться. Видно, Герман в своем облачении, вызвал в ней верноподданнические чувства. Как ни старайся, куда-нибудь вляпаешься. Надо быть монахом.