Антон Бильжо - Капсула для копирайтера

«Господи, да он будет великим, попомните мое слово, он всем вам еще покажет!»

Крепко запало в памяти ее экзальтированное, просветленное лицо с обведенными тутовым соком, как у древнегреческой актрисы, глазами. Смущенная мама погладила Германа по голове, отец задумчиво добавил: «М-да. Искра божья есть, несомненно. Постарайся же ее не потерять». – «Клянись на дельфийском оракуле», – подхватила тетка (они были два сапога – пара). «Клянусь на дельфийском оракуле», – тихо произнес Герман, которой никогда больше не был так счастлив.

Любопытно, что вскоре после того случая отец тоже начал писать.

Как-то раз он вернулся домой после командировки. Мама потом узнала, что на самом деле никуда он не ездил – неделю просидел взаперти в своем кабинете, не пил, не ел и ни с кем не разговаривал.

Это был осенний прохладный, но солнечный день. Дверь настежь отворилась, и в квартиру вместе с сухими листьями вприпрыжку влетело существо с развевающимися волосами, нечто похожее на беспечную девочку-школьницу из мультфильма.

– Я все понял, я все понял, я все понял, я все понял, – тонким голоском напевал отец, продолжая то на одной, то на другой ножке скакать из прихожей в спальню, из спальни на кухню, из кухни в детскую, прихватывая по дороге то свой свитер, то стопку бумаг.

Кажется, Герману никогда за всю жизнь не было так страшно. Они с мамой застыли, не зная, чего ждать.

Наконец папа остановился.

– Мне нужно написать про Апокалипсис, создать книгу-предупреждение, которая станет естественным результатом моих жизненных поисков, это будет произведение, написанное на зашифрованном языке, потому что не каждому дано выдержать свет истины, София! – выпалил он.

В тот же день Антон Третьяковский уехал в Питер. Больше его не видели.

На звонки он не отвечал, однако мама обратилась в милицию, узнала адрес и поехала к нему. Вернувшись, она рассказала, что он живет в жуткой коммунальной квартире и дверь ей так и не отворил.

Дальнейшая биография Пророка внешнему наблюдателю может показаться бедной на события. Они с мамой продали квартиру на Кутузовском проспекте и переехали в Беляево. Третьяковский мечтал поступить в Литературный институт, но почему-то сдал экзамены на факультет журналистики, где так и не приобрел друзей, поскольку считал это пристанище временным, то есть недостойным себя. Мама все еще продолжала работать в НИИ, но как-то совсем уже механически. Она все больше лежала, все чаще уставала.

После окончания университета Германа приняли на работу в газету «Московский железнодорожник». Здесь Пророку удавались информационные заметки, но для репортера он был слишком закрыт от мира, в то время как аналитические статьи его никогда не отличались железной логикой. Он вел незаметную жизнь, и посторонние быстро от него отстали. В тот период им владело жгучее желание написать роман, который мог бы называться, к примеру, «Тайная река» и в котором лишь вскользь была бы описана работа в редакции, служившая прикрытием для богатой внутренней жизни.

Когда Герману исполнилось двадцать семь, мама умерла. Она так медленно и угасала с момента отъезда отца. До самого конца из последних сил пыталась перебирать числа – шепотом, как молитву.

В тот год Германа, все еще державшегося по жизни особняком, подобрала Катрин, дитя природы, сгусток энергии, фанатка деревенской темы, крепкая, здоровая, непосредственная, иногда даже подчеркнуто брутальная девушка с крупными чертами лица, крепкими белыми зубами и румянцем на белых щеках. У нее была миссия. Она несла городским традиционные, еще дохристианские ценности, органику межи, излучины и разнотравья, что одно время сделало ее модным персонажем, известным в узких кругах. В юности она любила нарушить дресс-код и прийти на вечеринку, например, в армейских сапогах и сарафане (тогда это еще могло кого-то удивить), рассказывая всем, что ее отец – комбайнер. Кстати говоря, это был добрейший и тишайший человек, который души в ней не чаял и которого Герман видел только раз в жизни.

Третьяковский понравился ей тем, что в нем было нечто, чего она не могла постичь. Катрин влюбилась страстно, без памяти и поначалу готова была отдать за этого странного человека жизнь, благо что такой возможности на тот период не представлялось. Пророк часто спрашивал себя, видит она или все-таки не видит его дар. Ведь если дара нет, то что конкретно она в нем любит. А может быть и такое, что она вообще ничего не видит, а только притворяется по своим мелким женским интересам и, например расписывая его достоинства перед подругами, тем самым набивает себе цену. Какое отношение к его персоне имеет ее тщеславная игра в любовь? Он часто задавал ей вопрос: что ты на самом деле думаешь обо мне? И Катрин никогда не могла ответить вразумительно. Иногда Герман вдруг понимал, насколько она хитра и лицемерна; иногда ему казалось, что она видит его насквозь; а иногда он дрожал от умиления, потому что представал перед самим собой в ее глазах удивительно хорошим, почти святым человеком.