Иван Давидков - Рифы далеких звезд

Стоя перед домом, Христофор Михалушев рассматривал приближающегося человека — незнакомого и, судя по покрою костюма, нездешнего: однобортный приталенный пиджак с длинными шлицами по бокам, из-за чего полы свободно развевались, брюки с широкими штанинами при каждом шаге обнажавшими острые носки черных ботинок. День был жаркий, узел сиреневого галстука был ослаблен, гладко выбритый массивный подбородок поблескивал от пота, как и вся голова — лысая, словно отполированная рукой парикмахера.

Человек в синем костюме шел неторопливо и чуть скованно — должно быть, еще не размялся после долгого сиденья в машине. Бритая голова блестела, точно фаянсовая, четко обрисовывались ушные раковины и короткие дуги бровей над кошачьими глазами с коричневатыми веками, а под глазами подрагивали дряблые, морщинистые мешки.

Незнакомец поздоровался, попросил прощения, что беспокоит в самый обед, представился: Марин Пенчев, родом из-под Севлиево, занимается огородничеством, эмигрант, живет в Канаде, откуда сейчас приехал после без малого сорока лет изгнания, чтобы взглянуть на родные края и повидаться со старыми друзьями. Он спросил учителя, когда снесли село и где можно найти Куздо Иванова, с которым они когда-то работали в Ванкувере и вместе ездили покупать молотилку «Арканзас».

— Куздо Иванов был мне очень близким другом, — сказал учитель. Он вынес из дому стул и предложил гостю сесть. Его уже давно нет на свете — лет пятнадцать, должно быть. Сын его перебрался в город и живет неподалеку от вокзала. Если хотите повидать его, я дам адрес. А молотилка, которая славилась на всю округу не столько мелкой соломой, сколько тем, что каждое лето ломалась и, пока шла молотьба, ее разбирали и чинили, много лет назад состарилась и зачахла, как ее хозяин. Ее поставили под навес — курам вместо насеста, а на гумно привезли другую молотилку, тракторную…

На печке зашипело — не иначе, выбежала уха — и Христофор Михалушев ринулся в дом. А немного погодя вышел с дымящейся ложкой, в которой лежала маленькая, изогнувшаяся при варке рыбешка с побелевшими глазами.

— Уху варю из усачей, — сказал он. — В прошлом году сплел из ивовых прутьев вершу и изредка ставлю на перекате. Лесник караулит — если поймает, вся пенсия уйдет на штраф, но я знаю, когда он появляется. Так и высматриваем друг дружку — он меня, я его… По ночам он сюда не наведывается, вот я ночью свою вершу и ставлю, а утром, на самой зорьке, уношу… Глядишь, какая рыбешка и заплывет…

Гость смотрел на усача, остывавшего от дыхания наклонившегося над ложкой человека; из открытой двери тянуло ароматным паром рыбьей ухи.

Христофор протянул ему рыбку — попробовать. Гость взял ложку, вдохнул запах укропа, лука, стручкового перца и улыбнулся:

— Вы угощаете меня тем, чего я давно уже не видел у себя на столе, возвращаете в годы детства, когда самой большой радостью для меня было ловить рыбу под камнями нашей реки…

Учитель пригласил его пообедать, и гость из Ванкувера охотно согласился. Сели за стол. Рыбки соскальзывали с ложек и Марину Пенчеву было приятно вылавливать их со дна глубокой тарелки. Стручковый перец оказался едким, на глазах выступили слезы, но он продолжал есть с аппетитом…

Таксист посигналил — пора было ехать. Гость из Канады кивком подозвал его, и когда тщедушный человечек в синей фуражке с латунными крылышками — символом непревзойденных скоростей, — склонившись над ним, сказал, что больше ждать не может, у него неотложное дело в городе, Марин Пенчев полез в карман, вынул купюру и, не взглянув, какого она достоинства, протянул таксисту:

— Возьмите, а под вечер приезжайте за мной…

Таксист принялся шарить в карманах, намереваясь вернуть сдачу. Приезжий с улыбкой наблюдал за ним: эти мелкие хитрости были ему известны, он любил с артистическим безразличием похлопать водителя по плечу, снисходительно говоря: «Помилуйте, что вы, мы в расчете. Оставьте сдачу себе, на рюмочку…»

Так поступил он и теперь. Таксист с благородной улыбкой поклонился, пятясь отошел, минуту спустя выхлопная труба зафыркала и машина покатила в город.

После обеда гость пожелал прогуляться в село. Хотелось поклониться могиле Куздо и взглянуть на то место, где стоял раньше дом его друга.

С трудом отыскали они в разросшейся полыни могильный холмик человека, который в юности, плывя навстречу манящей неизвестности, смотрел с корабельной палубы, заставленной бочками корабля, как величественно и страшно уходит под воду «Титаник», рассеченный надвое ледяной горой, а потом то безработным, то с заработанным долларом в кармане шагал по улицам Ванкувера и многих других городов — с величественной осанкой атлета, в широкополой шляпе и жилете, к правому кармашку которого спускалась тонкая цепочка часов…