Филимон Сергеев - Идущий от солнца

Неприязнь к безумцу постепенно стала исчезать, а потом и вовсе растворилась. Словно до этого дремавшая струна вдруг зазвенела в ней, и Вера даже сладко застонала под воздействием ее. Она вдруг забыла обо всем на свете, ощутив неистовое чувство Ивана, от которого шла необъяснимая энергия тепла, блаженства. Такого она никогда не испытывала в «элитном» доме, хотя и пила там различные возбудители для эротического комфорта.

– Ты тоже пойдешь от солнца, – почти прохрипел он, когда она, вопреки рассудку, буквально впилась силиконовыми губами в его раскаленную грудь, пахнущую костром, смолой и необъяснимым запахом солнца. – Счастье мое, счастье, – несколько раз повторил он, ощутив ее обнаженное тело. – Пойдешь, пойдешь… несказанно пойдешь! – Еще сильнее прохрипел он. – От солнца пойдешь, вместе со мной. вместе с нами. Вот так. вот так. Я научу тебя быть еще счастливее, еще искреннее, еще благоразумнее. Вот так. вот так. – шептал он, и шепот его, как это ни странно, проникал в ее сердце, в ее плоть, хотя, по всем признакам, человек, пришедший от солнца, был намного старше ее и далеко не красавец. – И это только начало нашего пути.

– Да. да… начало, – неожиданно для себя вдруг простонала она. – Ты возьми меня с собой. Ты возьми. Я тоже хочу быть рядом. Туда возьми, где есть такие, как ты, люди.

– Вот и хорошо, вот и прекрасно. вот и замечательно. – расплываясь в сладкой улыбке, еле слышно шептал он.

И так продолжалось до самого рассвета.

Как только рассвело, Вера чуть отодвинулась от Ивана и почувствовала под собой что-то твердое, холодное словно камень.

Она протянула руку и поняла, что это Юрин крест.

На душе опять стало жутко, безысходно, и хотелось зареветь от горя.

Иван спал крепким мужицким сном, и, может быть, ему снилось солнце или ослепительно белая ночь, потому что он часто моргал глазами, морщился и бредил. Она попыталась отодвинуть его, но собаки, лежавшие за оградой, начали урчать и щериться.

– Иван, просыпайтесь, – тихо прошептала она и осторожно царапнула по его блаженному лицу острыми, как у тигрицы, ногтями. Таким способом она обычно будила всех богатых клиентов, которые покупали ее на всю ночь, забыв при этом о четких правилах «элитного» дома. – Иван, вы слышите меня?! Приедет милиция и вас заберут.

Иван не шевелился.

Его левая рука лежала у нее на груди, а правая – под ее изогнутой спиной. По его счастливому лицу было видно, что ему снится сладкий сон.

Его левую руку она осторожно сняла с груди, под правой с ужасом обнаружила свою рыжую косу.

– Иван, проснитесь, – уже громче прошептала она и по-кошачьи уколола его бледные щеки. Иван наконец-то раскрыл глаза и, ощутив ее тело, расплылся в радостной детской улыбке.

– Доброе утро! Ты проснулась? – также шепотом спросил он и, опять закрыв глаза, с какой-то молитвенной истомой поцеловал ее в обнаженную грудь. – Как хорошо, что ты не увильнула от меня… – Он опять положил левую руку на ее грудь, а правой с каким-то неистовым блаженством подтянул Веру к себе вместе с косой и клочьями травы. Вера попыталась убрать его руку, но, не справившись, не выдержала и опять расплакалась. – Чем больше ты плачешь, тем больше я понимаю тебя, – сразу оживился он и снова припал к ее разгоряченной груди. – Ты жена моя, раздавленная, голодная, потерянная. Ты боль моя, беда. Я люблю тебя, как последний глоток совести, надежды.

– Иван. Вас заберут. Рассуждать о России вы будете потом.

Но Иван словно не слышал ее слов. Он опять с какой-то неизбывной мужицкой страстью припал к ее дрожащим припухлым губам, сбросил с ее плеч поролоновую куртку и притянул ее тело как можно ближе к себе.

И слезы, словно капли утренней росы, стали стекать не только с ее глаз, но и с его щек, губ.

Они ползли по ее посиневшему, исцарапанному телу, но, несмотря ни на что, она с какой-то жалобной надеждой смотрела в его воспаленные голубые и очень уставшие глаза.

Иван, в отличие от нее, плакал как ребенок, и в его откровенных чувствах, в его неистовой страсти не было никакой фальши, никакого интеллектуального уродства.

– Девочка, тебе жалко меня? – неожиданно спросил он. – Если жалко, то поцелуй меня как своего спасителя. Жалко или нет?

– Не знаю, – растерянно ответила Вера, опять ощутив невесомость в ногах и какое-то неосознанное влечение к Ивану.

– А мне тебя жалко… Очень жалко…

– Почему?

– Потому что ты не поняла самого главного. Кстати, как тебя зовут?

– Вера. Вера Лешукова. Мне 20 лет, но я уже знаю, что такое настоящая любовь. – Вера перестала плакать и с досадой, с каким-то безнадежным отчаянием посмотрела на Юрину могилу, затем высвободила косу из руки Ивана Петровича и надгробного креста. – Вам не понять, как я любила Юру, – тихо прошептала она.