Ежи Пильх: Зуза, или Время воздержания

До того как выплеснуть свои невеселые мысли на бумагу, что в подобных ситуациях помогает, было далеко. Кто я? Глас вопиющего в пустыне с известной целью — добиться снисхождения для старичья? Ладно уж, потрахайтесь еще, друзья! Совокупление — не пустяк! Некоторые этот процесс отождествляют с жизнью.

У меня нет права на любовь, даже замаскированную флером литературного вымысла. Но я влюбился! Простите, дорогие пуритане. Сказать так — не только ничего не сказать, но и солгать, навязать фальшивую тональность, впасть в фарисейство; хуже ошибки совершить нельзя.

Большинство моих пуритан поумирали, что хоть чуточку упрощает ситуацию. В нашей округе верховодит моя мать, ей без малого девяносто, она полна кипучей энергии и готова бороться за чистоту расы, вида и нравов. Это к ней после череды катастроф я отправился спасать тело и душу, это у нее поверяю бумаге свои мысли и запечатлеваю события. Моя в меру выстуженная комната отлично для такой цели подходит.

В свое время (лет пятнадцать назад) мать пропустила мимо ушей сообщение о моем разводе и с тех пор живет в страхе, что я привезу в Вислу особу, которая продаст или спалит дом, промотает остатки сбережений и на первом этаже в комнате с отдельным входом будет принимать мужчин. Предваряя дальнейший рассказ, скажу словами Священного Писания: есть «время обнимать и время воздерживаться от объятий» [4] Книга Екклесиаста, глава 3 (новый русский перевод). . Не из эротоманского бахвальства и не дешевого эффекта ради, а просто называя вещи своими именами, повторю еще раз: на старости лет я потерял голову из-за одной варшавской шлюхи. Потерял голову? Все потерял! Совсем свихнулся! Я на ней женился!

Ручаться не стану, но звали ее, скорее всего, Зуза. Придя в первый раз, она назвалась Соней, однако спустя час призналась, что ее настоящее имя Бэлла. Нате вам. Раздевалась Соня, а на поверку (кровь с молоком, гиалурон и силикон) Соня оказалась Бэллой. Я заплатил еще за два часа. Вечер удался, хотя начало ничего из ряда вон выходящего не предвещало. Имена редкие. Редкие и непременно двусложные, добавила она.

Когда я открыл дверь, она слегка попятилась, видно, в блондинистой головке мелькнуло: кру-го́м — марш! Думала, я моложе. Не беда, я и сам часто путаюсь. Одиночество старит. Тем паче добровольное. Будто компенсируя минутное замешательство, порог Бэлла переступила бесстрашно и решительно. Из одной крайности в другую… но напряжение, я бы даже сказал: скованность, осталось. Разговор не клеился, а когда разговор не клеится, трудно перейти к тактильному контакту. Бывает, конечно, не клеится настолько, что о тактильном контакте и речи не может быть, но мы старательно избегали крайностей. Я предложил по-быстрому выпить и быстренько, намного быстрее обычного, приступить — воспользуюсь их распутным языком — к «засосу». Что это значит, объяснять, с одной стороны, неловко, хотя, с другой, — нетрудно догадаться. Пошло гладко; все последующие «засосы» тоже. Головы на отсечение не дам, но, кажется, уже тогда я начал ее терять.

Я терял голову, еще сам об этом не зная. Все вокруг знало: и стол, и окно, и пол, и лампа, и вид с площадки верхнего этажа, и вид из подвального окошка… все, мыслимое и немыслимое, либо точно знало, либо предчувствовало. Один я — ни сном, ни духом.

Мое поколение к жизни и основным ее проявлениям относилось серьезно. Самое мимолетное чувство длилось как минимум года два.

Человек, которого ты полюбишь всей своей издыхающей в отчаянии душой, жизни без которого себе не представляешь, — вот он, уже рядом, ты с ним говоришь, смотришь на него, но еще не знаешь, что заглядываешь в бездну, меряешься силой с роком. Ты повстречался с судьбой, и это неотвратимо — времени у тебя осталось так мало, что разлюбить ты не успеешь.

Неделю спустя я наткнулся на объявление «Чувственной Жаннеты». Что-то там было подозрительно, что-то меня зацепило… я ее пригласил. Правильно, угадали: это была она, только — с помощью парика и макияжа — на фотографии преобразившаяся в соблазнительную брюнетку. На сей раз она клялась, что, по правде, честное слово, ее зовут Ольга. А ведь знала, по какому адресу едет. Но таких дотошных, как я, теперь днем с огнем не сыскать — можно было рискнуть.

Она клялась здоровьем своего песика. Официально этот живой пучок перьев для смахивания пыли именовался Тетмайером [5] Казимеж Пшерва-Тетмайер (1865–1940) — польский поэт, прозаик, драматург. . Я об этом упоминаю, поскольку — что для собачниц не редкость — она безумно его любила. Ревновал ли я к собаке? Еще бы! Она относилась к своему питомцу, как к обожаемому ребенку, страшно баловала, а со временем уверилась, что и вправду его родила. Я интересовался, откуда поэтическая кличка. Ответом мне было глухое молчание, Вы не поверите, но имя Тет-май-ер она выбрала случайно: вероятно, только по звучанию. Где-то что-то слыхала — вот и всё. Все, то есть ничего. Тетмайер, он же Тедди, он же Теодор. Маниакальное пристрастие к постоянной смене имен распространилось и на собаку — масштабы, конечно, несопоставимы, но все-таки…