Сергей Алексеев: Хозяин болота: повести

Завхоз не дослушал и, грохнув тесовой, с резьбой калиткой, вышел на улицу. В это время бойкая видякинская пчела с пронзительным звоном настигла его и, залетев спереди, ударила в переносье. Дед Аникеев вырвал жало и растоптал сапогом корчившуюся в траве пчелу.

Через пять минут глаза у Никиты Иваныча стали заплывать. Яд действовал быстро. Пока он пришел к своей избе, от глаз остались щелочки. По дороге успел заметить инвалида Пухова, который сидел на скамеечке у ворот и, выставив деревянный протез, как ствол пулемета, смотрел вдоль улицы.

— Иваныч! — позвал Пухов. — Айда покурим!

Аникеев гордо прошагал мимо. У себя во дворе он выкатил из сарая велосипед и стал накачивать переднее колесо.

— Куда это? — спросила Катерина. — Не завтракамши-то?

— Не ваше дело, — буркнул Завхоз.

— Кто тебя приласкал-то с утра? — засмеялась старуха, имея в виду заплывшие глаза. — Экий ты справный стал!

— Чтоб Ивана в моей избе — ноги не было! — сурово сказал Никита Иваныч. — А его улей я назад отдам. Мне чужого не надо.

— У-у, понесло тебя, — развеселилась Катерина, — Ириша, ну-ка иди сюда, глянь-ка на нашего отца, чего это с ним?

В молодости она побаивалась мужа, не то что слова поперек, а лишнего опасалась сказать. Никита Аникеев крутой мужик был, хоть и не бивал жену, но чуть что не по нему — кулаком о стол: мать-перемать! Не прекословь! А как состарилась — все нипочем ей стало. Никита Иваныч говорит: заведи-ка мне, старуха, лагушок медовухи. Она — нечего мед переводить. Ты и без медовухи всегда веселый.

Старуха вышла из повиновения, и он с этим никак не мог примириться.

— Коли ты в село — хлеба купи, — предупредила Катерина. — Тогда я квашню ставить не буду.

— Мне не до хлеба, — отмахнулся дед Аникеев. — Я по другому делу.

— У вас у всех дела, — разворчалась старуха. — А я вас корми-пои! За день не присядешь, как заведенная. Помогать никто не желает! Небось за стол так…

Она оборвалась на полуслове, потому что скрипнула чердачная дверь и на приставной лестнице показалась Ирина. Никита Иваныч бросил насос и придержал лестницу.

— А ты почто до такой поры лежишь, как телка? — вскинулась Катерина на дочь. — Хоть бы помогла картошки почистить.

Ирина спустилась на землю, и сердце Никиты Иваныча отмякло, даже утренняя схватка с Видякиным и жестокая обида на него притупилась.

— Что с тобой, папа? — испугалась дочь, заметив опухшие глаза.

— Пчела укусила, — сказал Завхоз. — Ничего, это полезно, говорят.

— Бедненький, — пожалела она. — Ты сейчас на китайца похож.

— А ну вас! — рассердилась Катерина и ушла в избу. Через минуту она вынесла хозяйственную сумку, крепко привязала ее к багажнику велосипеда и молча сунула мужу пятерку.

— Папа, — ласково сказала Ирина, — покажи мне сегодня журавлиное гнездо. Давай сходим с тобой, когда ты вернешься.

— Шесть буханок возьмешь, — распорядилась старуха, — и три килограмма рису.

— Ладно, дочка, — согласился Никита Иваныч. — Токо они сейчас на выводках сидят, близко к себе не подпускают. А спугнешь — могут и гнездо бросить.

— А мы осторожно!

Завхоз нащупал в кармане жалобу, но вытащить и показать ее дочери все-таки не решился. Не хватало еще и с ней испортить отношения. Кто знает, как она воспримет?

— Я буду тебя ждать, — сказала дочь. — Ты только не задерживайся. Хорошо?

Дед Аникеев вывел велосипед на улицу, сел в седло и покатил вдоль улицы, набирая скорость. До поселка, где была почта и магазин, считалось двенадцать километров. Обычно, если Завхозу случалось ездить туда, он ехал не спеша, глядел по сторонам и думал. Скрипели педали, шуршали колеса по песку, и мысли приходили хорошие, ладные. Вот едет он, Аникеев Никита Иваныч, крепкий еще, несмотря на семьдесят лет, ничего нигде не болит, не ноет, дышится легко. С хозяйством он может управляться, сена на корову накашивает, за пчелами ходит, охотится еще, рыбачит для себя. Хорошая жизнь досталась на старости лет. И если еще Ирина замуж выйдет, а старуха болеть не будет — можно долго жить. В молодости-то и войны были, и голод, и болезни всякие.

Сейчас же Завхоз крутил педали, и ни одной подобной мысли в голове не появлялось. Он заметил, что дорога начинает зарастать, затягиваться травой-ползунком, а посередине вообще выдурила до пояса, хоть литовкой коси. Год минул, как леспромхоз закрыли, но уже почернели пни на вырубках, кое-где молодой соснячок-самосев проклюнулся. Брошенные вдоль дороги изношенные и разбитые трелевочники примелькались уже, вписались как-то и в глаза не очень-то бросаются. Лесовозные дороги и волоки тоже понемногу зарастают: там мох пробился, там травка зазеленела.