Николай Никонов - Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. Чаша Афродиты

Теперь я вспомнил эту Джоконду и даже подумал: она подошла бы натурой для Европы. Быть может, подошла. Однако… Может быть, я и ошибаюсь… Садите Мону Лизу на быка, и вы поймете, какая будет пошлость. Я все-таки попробовал этот вариант в набросках. И женщина у меня «пошла». Так здорово, что мне бы, наверное, позавидовал сам

Энгр. Моя венецианка из Асбеста была просто прелестна. Как у Энгра! Льстил себе и себя же отвергал. Слабо. Плохо. Надо, как у МЕНЯ! Энгр должен был чудиться.

Эту женщину на быке я вертел во всех немыслимых и мыслимых вариантах. Верхом. Наклонившуюся. Обнявшую быка за сверхмощную шею. И сладостно приникшую к нему. И перепуганно-счастливую. Европа ведь сама хотела, чтоб ее похитили! Она ведь влюбилась в Юпитера-быка! Она ведь ждала чего-то немыслимого в своем ближайшем. И может быть, жена царя Миноса Пасифая, родившая Минотавра, была вовсе не единственной в том древнем мире чудовищной соблазнительницей, буффило-манкой? Европу я пробовал изобразить и так. Но это было бы уже «обольщение Европой». Не находя облика и натуры, я делал Европу то современной косметической девой, то негроидной шлюхой, то античной элладной богиней, и все не то, все без какой-то сути ЕЯ.

И уже кончалось еще одно считанно-несчетное лето. Подходили к концу мои заработки. Какой-то блатной хваткий художник незримо теснил меня в мастерских, и вот мне уже перестали давать заказы на Ильича. Представьте, что я даже не огорчился. Скорее обрадовался. Деньжонки все-таки были за счет моей вечной экономии и бережливости. Одна голова не бедна. Есть хлеб, хороший, вкусный. Есть яйца. Доступная цена. Молоко! Я его никогда не пил и не нуждался в нем. Ну, сыр, колбаска. Картошка. Рисовая каша. И пшенная. Из гречи только у меня не получалось ни черта. Жить было можно. И главное, не пьянствовать, не курить, а одеваться я научился в одном магазине «Рабочая одежда». Там были вполне приличные недорогие брюки, костюмы и крепкие, ноские ботинки. Ботинки главное. Как волку ноги. Хорошие я брал в запас по две-три пары.

Зимой и осенью ходил я не в теплом, однако опрятном демисезонном пальто. Носил новую кроличью шапку. В ботинках, с носком! Мне был и не страшен мороз. Хвала тебе, лагерь! На всю оставшуюся жизнь ты был мне опорой и сравнением! В одежке, в морозце, гуляющем по лопаткам, в рубахе, которую не менял на свитер до лютых морозов, в чернухе, которую продолжал любить, ел досыта — ТАМ она была ведь ух какой вкусной! И в том даже, что вот десятилетия жил, по сути, без женщины, без бабы, без той, о которой так голодно мечтал, когда был закрыт ТАМ. Без «бабы»!

А жил по принципу: лучше уж БЕЗ, чем с какой-нибудь. Я чурался, боялся всяких этих «случайных связей», липких бабешек, вокзальных и уличных шлюх, их было тогда не так-то уж много. Проституток ловили, куда-то ссылали, а если такая и попадалась, без ошибки можно было понять-определить ее грешную, подлую, пьяную и больную жизнь.

Такие женщины привлекали меня лишь как экземпляры каких-то страшноватых насекомых изощренного энтомолога. Я всматривался в их лики, почти всегда дебильные, примитивные, схожие с помойками, вслушивался в их речь, густо насыщенную изворотливым лагерным матом, — таким не выматеришься, не побывав ТАМ и не общаясь с ТЕМИ. Наверное, заметив и во мне что-то неизбывно-лагерное, они, бывало, подходили, предлагали. И словно расстраивались-удивлялись, что я отказывался и уходил от проявленного внимания.

Мое обыкновение торчать на остановках и перекрестках, у магазинов и кафе, у входов в кинотеатры и кино, и даже у вокзалов, сбивало с толку предприимчивых женщин.

Вот так, прогуливаясь однажды взад-вперед неподалеку от винного магазина, я обратил внимание на старуху, которая хитро-прицельно глядела на меня, а потом даже подошла.

— Мужчина? Можно спросить?

— Пожалуйста.

— Я вот подумала, вам, наверное, женщина нужна?

— Как это вы определили?

— Да вид у вас такой. Голодный. Голодный вы, видно. Без женщины.

— …

— Я дак вам хорошую женщину могла бы предложить. Одна живет. Чистая. Полная. Тут. Недалеко. Я бы вас познакомила. Вы ей понравитесь. Медсестрой работает. Правда. Красивая, говорю. Полная. Ну, такая, с фигурой. И без мужчины. Страдает. Вы бы ей очень подошли. Недалеко тут. Ну, а мне только бутылочку, за труд.

«Полная?» — подумалось мне, а спросилось:

— И молодая?

— Молодая! Молодая! Тридцати нет. Не девушка, конечно. Молодая. Она вам понравится! А я вижу — вы полных любите.

«Все видит!» — подумалось мне.