Николай Никонов - Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. Чаша Афродиты

«Господи! Как хорошо!» — подумал я, как бы молясь Всевышнему за то, что на кухне моей впервые за столько лет хозяйничает женщина, даже девушка, и это у меня, пятидесятичетырехлетнего, по ее понятиям, наверное, пожилого, если не старого уже мужика. Нет, не старого, ибо говорил уже, что никакой старости даже в намеках я не чувствовал, не ощущал, наоборот и напротив, во всем теле моем был, стоял, ощущался здоровый, молодой, ненасыщенный голод, любовный, сексуальный, мужской, творческий — и просто ГОЛОД!

Откупорил вино, коньяк, консервы. Она резала, раскладывала по тарелкам сыр, колбасу, хлеб, высыпала на стол конфеты. И сели за стол совсем не так, как в том ресторане, на крыше, а гораздо теплее и объединеннее.

— Есть хочу! — сказал она.

— Я — тоже..

Я налил ей вина (от коньяка отказалась), себе коньяку.

— Ну, давайте. За продолжение…

Она пила вино, а я смотрел на ее ресницы. Они были опущены, не очень длинные, но какие-то густые и приятные — ресницы девочки-школьницы. И это было так здорово. Школьница! Сегодня она казалась такой. Была моложе и милее… И в душе я хотел, чтоб она была именно школьницей, и даже мысленно одел ее в ту школьную, с белым передничком, коричневую и милую мне форму, которую теперь уже начали заменять на какую-то противную сине-зеленую, тошную выдумку некой педагогической бездари.

— У тебя… можно на ты?

— Конечно.

— У тебя есть твоя школьная форма?

— Есть… То есть — не знаю… Может быть, мама ее уже отдала.

— Да разве можно так!

— Можно… Мама у меня такая… Она не спрашивает. От нее чего хочешь ждать можно..

Мы снова выпили, с каким-то странным значением коснувшись рюмкой рюмки.

— У тебя все-таки есть кто-то? Тот парень?

— Зачем вам? Не знаю.

— А все-таки? Как это понимать?

— Да не знаю. Я с ним опять поссорилась.

— Значит., есть. А что ты все время ссоришься?

— Характер плохой… Я вспыльчивая.

— Характер надо обуздывать..

— Какой шоколад вкусный… Давно такого не пробовала.

— Еще выпьем?

— Наливайте… Ой, я уже пьяная. Голова так кружится. Хорошо..

— Только не думай, пожалуйста, что я тебя собираюсь споить. И ничего не бойся.

— Я и не думаю… И не боюсь… Вы не страшный. Вы вообще какой-то… Не такой…

— Какой?

— Не знаю… Ну, не такой, как все..

Теперь она была розовая, даже пунцовая по щекам. Глаза потеряли неприятный мне маслянистый блеск. Со мной сидела юная жаркая девочка. Девочка. Девочка. Девочка!

— Почему ты не вырастила косы?

— У меня были в школе, да плохие, жиденькие.

— Что за глупость! Волосы у тебя хорошие. Я бы не дал их стричь. Их можно вырастить.

— Ну, вырастите..

— Надо время. Могу..

— Ой, уже полвторого! Скоро шофер приедет.

— Торопитесь..

— Не знаю..

— А еще приедешь?

— Не… Ой, приеду, наверное.

— Ну, давай выпьем за это!

— Наливайте… Какие конфеты вкусные! Я как раз такие люблю. Ой, я совсем… Как я тогда… Теперь… А такси?

— Можешь остаться.

— Что вы?

— Вон есть два кресла-кровати. Они раскладываются. Займи любое..

— Не знаю… Нет. Мне же завтра на работу.

— Ну, хорошо. Давай пить чай.

А дальше мы пили чай. И она наливала мне. А я любовался ею. Девочка, наливающая чай! Сейчас мне она уже казалась «моей». Моя девочка! Как часто в душе мужчины и женщины, наверное, тоже используют это странное и собственническое притяжательное местоимение: моя! мой! Как часто — и как ошибочно!

Мы допили чай. И с улицы послышался гудок такси. «Приехал. Молодец!» — брякнул я, а про себя пожалел. Лучше бы она осталась, хотя знал, что вряд ли меж нами сегодня что-нибудь будет, но если по правде, я уже так хотел ее, но все равно бы не тронул, не заставил, не стал лезть с приставаниями. Нет. Я будто бы точно знал, что здесь отношения наши будут другими, неясными, может быть, очень тяжелыми. Но еще, сверх того, словно чувствовал, что она будет со мной и от меня не уйдет.

И опять спустились по темной лестнице-шахте. Кто-то погасил свет — выключатель был внизу, мы шли в полной темноте. Она держалась за меня. И на выходе я обнял ее и неловко поцеловал в щеку. Она не отдернулась, но и не ответила.

Мы вышли из подъезда. Светила полная луна. И такси доверчиво ждало нас у крыльца.

— Я уж думал — зря… — усмехнулся таксист.

— Давай поехали, — суровее, чем хотел бы, пробормотал я, усаживая свою гостью.

Машина помчалась, раздвигая огнями лунную мглу. Я нашел руку девушки, жестковатую, детскую, и сжал ее. Она не сразу, но все-таки ответила. И так об руку, касаясь ее полного бедра, я ехал (мы ехали) до того самого паршивого городишки, где она все еще жила, и подкатили к самому крыльцу знакомой мне пятиэтажки. Здесь она («моя» девушка) козой выскочила из машины и, ни о чем не условливаясь, не прощаясь даже, исчезла в подъезде.