Михаил Попов - Вивальди

Из-за дома, с той стороны, что была повернута к воде, взлетело несколько быстрых бликов.

— Господи! — вскрикнул кто-то.

Через несколько секунд абрис дома охватился ровным, непрерывным, разрастающимся красновато-нервным кантом.

Хозяин выбежал с левой стороны строения, все еще с головней, явно уже сделавшей свое дело. Он что-то закричал. Но его крик был сметен гулом пламени, обживающегося на обреченном доме.

— Он облил там все бензином, — сказал кто-то.

— Идиот!

— Сам ты… — послышалось в ответ.

Молодой человек с удлиненным черепом весело задыхаясь подбежал к своим растерянным и расстроенным соратникам, размазывая по лицу следы сажи. Некоторым из гостей было неловко, у других глаза восхищенно сияли.

— А теперь он! — Крикнул человек в кимоно и подбежал к ноутбуку, открыл его. Вытер потный лоб, так что на лбу его остался черный иероглиф.

— Глядите! Похоже? Ведь похоже же!

На экране шел какой-то фильм. Сразу же стало очевидно, что поставленный хозяином дачи спектакль передразнивает это кино. Там тоже был человек в кимоно, и тоже был горящий дом. Человек в кимоно бегал потешно хромая, и с ним пытались сладить какие-то люди.

— Да, да, я же забыл! — Закричал хозяин, и побежал преувеличенно прихрамывая вокруг беседки.

Гости и переглядывались, и пожимали плечами, и совершали другие действия, показывающие их отношение к происходящему.

— Поняли!? — Кричал хромой бегун. — Поняли?! Без кино было нельзя, просто поджог. И я всегда ненавидел позднего Тарковского. Всегда хотелось поджарить его за его болтовню. Как я хромаю, а?!

В этот момент дом вдруг страшно, всем телом захрустел как огромный, выдираемый из челюсти зуб. Все перестали смотреть на бегуна, зрелище гибнущего в страшном восторге дома было сильнее. Лопнуло и вылетело осколками вперед, окно в третьем этаже, и тут же выбило темечко постройки, и из образовавшейся дыры выбросился вертикальный фонтан огня и мелкого пылающего на лету имущества.

-----------

Я был уверен, что все полупустые бутылки в номере Пятиплахова — декорация, вернее — реквизит. Ему зачем-то нужно создать образ спивающегося, несчастного генерала, отставленного от важных рычагов. А на самом деле там то же пойло, что и в его маленькой фляжке, с помощью которой он устроил мне маленькую амнезию на «Китеже». Но, проснувшись рано утром у себя дома — первый раз за столькие дни — я с удивлением обнаружил, что все помню. Весь продемонстрированный мне список так и стоял перед глазами. Я бросился к бумаге, разумеется, этот документ надо было выудить из неустойчивой моей памяти и закрепить на бумаге. Академик Лихачев, писатели Астафьев и Эйдельман, почему-то в один и тот же день, Бадри Патаркацишвили, артист Абдулов, труднее всего было правильно записать имена буддийских лам, а их было до десятка. Надеюсь, я их не сильно исказил. Из самых больших тузов — Андропов, Юрий Владимирович.

Состав был ошеломляющий, в некоторые имена просто не верилось. Тот же Андропов — он же страдал почками, а не нервами. Стоп, Марченко тоже утащили туда, хотя он всего лишь туберкулезник. Опять, стоп, он мог попасть в «Аркадию» как псих, больной туберкулезом. То, что он похож на психа, несомненно.

С другой стороны, с чего я решил, что эти «саркофаги» предназначены для взятия проб психического секрета? И вообще, кто их видел, кроме безумного Ипполита Игнатьевича?

Но даже, если хам Пятиплахов и сильно преувеличивает (на полях списка пригорюнилось с дюжину вопросительных знаков), все равно картинка вырастает ух ты какая! Даже вычеркнем Сухорукова, Сабониса, генерала Шаманова, Никиту Михалкова, Александра Овечкина, Леонида Якубовича, все равно когорта остается крепкая.

Зазвонил телефон.

Я специально не включил телевизор, чтобы новая порция дурацких известий не сбила меня с исследовательского настроя.

Савушка.

Никогда мне не хотелось его послать так сильно, как сейчас. Даже там, в камере с гниющим провокатором. Но тем сильнее изобразил радость от его звонка. Мы в ответе за тех, кого соблазнили. Откровенно говоря, тогда, двадцать уже лет (с лишним) тому назад переспав с его будущей женой, я как бы усыновил Савушку. Мне стало стыдно, когда они поженились. Мне стало трудно общаться с Савушкой. Я почувствовал, что обязан его опекать. И ни разу после его женитьбы не покритиковал его убогие стишата. И от Надьки держался на предельно возможном расстоянии. Получается — мы скованы одной цепью. Я из химии в журналистику, а Савушка в литературу. Из всех десятков и десятков химиков, только мы двое перевалились в гуманитарную лодку. Просто перст какой-то. Сколько раз он мне говорил что это «не просто так», что «мы особенно душевно близки друг другу». Юмор скверный, да еще и черный.