Джозеф О'Коннор - Ковбои и индейцы

Потом запел отец Марион — медленную и печальную ирландскую песню-плач, старательно выводя срывающимся тенором каждый слог. В зале воцарилась тишина. Если чей-то бокал ненароком звякал, люди виновато переглядывались. Недовольных детей утихомиривали шлепками и подзатыльниками.

В конце песни Марион расплакалась. Эдди взял ее за руку: дескать, не надо так горевать, — но и у него самого на глаза навернулись слезы. Она сказала, что плачет не от горя. Просто день был такой прекрасный, и песни, и заря. Старомодный день. Матери он бы понравился.

В самом конце поминок Эдди пошел в туалет. Он многовато выпил, не мешает ополоснуть лицо холодной водой, чтобы протрезветь. Надо держаться ради Марион. Уж на такую-то малость он способен.

В холле вот-вот должны были начаться танцы. Билли Джо Боланд и «Бронко Кингз». Ритмичные звуки кантри летели во тьму, смешиваясь со скорбным стоном гитары.

Мимо проходили люди, все в костюмах и нарядных новых платьях; как вдруг Эдди заметил симпатичного молодого незнакомца: тот разговаривал с Марион возле сигаретного автомата. Что-то нашептывал ей на ухо, улыбаясь, с заботливым выражением на лице. Марион равнодушно кивала. Незнакомец говорил очень настойчиво, покачиваясь взад-вперед на каблуках. Он был в черной кожаной куртке, а в руках держал зонтик, которым легонько помахивал, разбрызгивая вокруг дождевые капли. Марион подняла взгляд, о чем-то спросила. Парень резко тряхнул головой и, оглядевшись вокруг, снова наклонился к ней и что-то зашептал, сжав руку в кулак. Эдди ощутил укол ревности. Алкоголь обострил все его чувства. Вожделение перелилось в зависть. Незнакомый молодой человек вышел под дождь; Эдди с минуту наблюдал за Марион, которая пробиралась сквозь толпу.

Он спросил, кто это был; Том Кланси, ответила она, старый друг семьи, он сейчас учится на священника.

— Его родители — владельцы бара «Луна прерий», — пояснила она, — там, в городе.

— Если этот парень будущий священник, — Эдди покачнулся, — то я, черт побери, далай-лама.

— Кто? — переспросила она.

— Далай-лама, — повторил Эдди.

— Да нет, правда, — рассмеялась Марион, — он учится на священника. Нельзя, что ли?

Эдди чувствовал, что от гнева у него мутится в голове, как от наркотика. Он смотрел на обращенное к нему растерянное и бледное лицо Марион — смотрел, как ему показалось, очень долго. Он понимал, что испытывает к ней сейчас не любовь, а ненависть и что слишком пьян, чтобы сдержать себя.

— Послушай, Марион, — рявкнул он, — кончай трахать мне мозги, ладно?

Зеленые глаза Марион наполнились слезами, губы задрожали. Она зажала уши руками, словно от непомерно громкого шума.

— Эдди, пожалуйста, не надо, не начинай — только не сегодня.

— Во-во, давай, вали все на меня. Давай.

— Оставь меня в покое, — сказала она.

По пути из гостиницы они разругались вдрызг. Эдди твердил, что она ему врет. Оба изрядно выпили и расхрабрились. Она объявила, что он собственник, а он обозвал ее маленькой вшивой кокеткой, у которой не хватает мозгов даже на то, чтобы это признать.

— Один из ваших фермеров, да? — Он передразнивал ее акцент. — Один из здешних резвых жеребчиков, да?

— Ты все не так понял, Эдди! — Она заплакала. — Том просто друг, у нас тут так бывает.

— Ах, значит, тут так бывает? И что же у вас тут по-другому, Марион? Давай, скажи мне, я ведь просто парень с юга, честный деревенский простак, я всему поверю, да? А он только скрашивал твое одиночество на ваших деревенских праздниках?

— Пожалуйста, Эдди, остановись.

— «Пожалуйста, Эдди, остановись», — передразнил он. — Спорим, ему ты такого не говорила! А, Марион?

Марион замерла как вкопанная и, сверкая глазами, повернулась к Эдди.

— А если и не говорила, — крикнула она, — твое-то какое дело?

Эдди сказал, что дело самое что ни на есть его и что в эту игру играют двое. О да! Он чувствовал, как на него волной накатывает холодная рассудочная ярость, убийственное спокойствие, и знал, что в таком состоянии может сказать что угодно — что угодно, только бы уязвить ее.