Джозеф О'Коннор - Ковбои и индейцы

— Что вы там про оброк? — встрепенулся Майлз.

— Не трогай Иисуса, — предупредил Кит, погрозив Эдди пальцем. — Я серьезно, Эдди, шутки шутками, но не трогай.

— На земле мир, и в человеках благоволение, — икнул, Джонни К., из носа у него потекла розовая жидкость.

— Бога нет! — рявкнул Эдди, глотая горький двойной «Раздразни его». — Все это полная хренотень, пропаганда для крестьян, и ты это знаешь, Кит. Ты чего крутишь, парень? А ну давай, колись. Может, рекламу делаешь Папе Римскому, черт подери, а?

Кит допил «Уныние пивовара», скрестил руки на груди, громко рыгнул, закрыл глаза и усердно закивал:

— Ну да, конечно, для всех это хорошо, только не для наших вонючих интеллигентов… я вот что хочу сказать, Эдди Вираго, или как тебя там, я — рабочий класс и горжусь этим, ешь твою мышь!

— Но, Кит, — пробормотал Джонни К., — разве последний раз ты голосовал не за тори?

— Ха! — выдохнул Эдди, чуть громче, чем следовало бы, и в горле у него булькнуло.

Майлз нервно покосился на него.

— Тебя тошнит, что ли? — поинтересовался он, прикрывая рукой свой стакан.

— И не думал даже, ты, недоносок, — пролаял Кит. — И дело не в этом. Тут речь о другом.

— Господи, — вздохнула Мария, — ты что, вправду бестолочь, Кит?

— По крайней мере, я не какая-нибудь там вонючая лесбиянка, — рявкнул Кит, — в отличие от некоторых.

Эдди обнаружил, что с трудом двигает челюстью. В животе было такое ощущение, словно он проглотил стиральную машину. Каждое слово, произносимое Китом, свистело у него в ушах, будто все они начинались на «с». Это действовало на нервы. Как и до странности неприятные, хитрые и слишком близко посаженные голубые глазки Кита. Да. Он никогда раньше этого не замечал, но так оно и было, без сомнения. Теперь Эдди видел это отчетливо. И нос у него слишком большой. Господи Иисусе, какой же мерзкий ублюдок. Таких, как Кит, думал Эдди, нужно просто ставить к стенке и расстреливать. Или забивать дубинкой.

Уши Эдди горели от ярости; он глотнул «Сведи меня с ума».

— Да, такие засранцы, как ты, и начали эту поганую гражданскую войну в Испании. Ты лично, ты, паршивый фашист. И нечего вертеть башкой. Я с тобой говорю, Адольф.

— Почему мы не можем просто любить друг друга, — всхлипнул Джонни К., — почему мы не можем…

— Какие у тебя планы на Рождество, Эд? — жизнерадостно поинтересовался Майлз.

— Отвали, реакционер, — ответил Эдди.

Внезапно уронив слезу в стакан с коктейлем «Утопи мою тоску». Кит пробормотал:

— Я же говорю о бедном маленьком младенце Иисусе, он совсем один в своих маленьких яслях, только он, да паршивые коровы, да дерьмо, да солома… Совсем один на свете. Некому о нем позаботиться. Бедный малютка.

Он шумно высморкался прямо в свой галстук, зеленый в красноватую полоску.

— Ах, как мило, — оскалился Эдди, — просто чудесная рождественская проповедь! Представь, что, если деревенский викарий назовет мнимого сыночка всемогущего божества «плодом незаконной любви»? Просто очаровательно.

— Вот из-за чего вся эта хреновина в Ирландии, у вас там вообще нет никакой религии. Солнцепоклонники чертовы.

— Перебор с религией, — загремел Эдди, — вот в чем проблема! Что нам на самом деле нужно, так это организованные массы рабочего класса, — тут он вдруг осознал, что поднимается на ноги и сжимает кулак, — которые объединятся, сбросят цепи рабства и низвергнут своих подлых капиталистических угнетателей. — При этом ему отчетливо послышался шквал аплодисментов героического пролетариата.

— Это кто же тут подлый, ты, придурок? — прошипел Кит.

— Кто-то говорил про «Цепи рабства»? — спросил Майлз. — По-моему, я их уже пил.

— Рабочий класс, черт меня побери, — объявил Джонни К.

— О господи, пора по домам, — простонала Мария и потянулась за своим пальто.

Внезапно все умолкли. Только музыкальный автомат тарахтел поодаль. Майлз допил свой «Дж. Данфорт Куэйл» и закурил сигарету. Казалось, все смотрели на него — все, кроме Кита и Эдди, которые таращились друг на друга. Потом Кит качнулся вперед и закрыл руками глаза. Заплакал. Плечи его дрожали, и Джонни К. успокаивающе похлопал его по ляжке.

— Я, пожалуй, пойду, парни, — сказал Фитци, — большое спасибо за проводы.

— Ты ублюдок, — рыдал Кит, — бессердечный ублюдок, Эдди.

— А ты, — взвизгнул Эдди, — дерьмовый монотеист.

Хозяин за стойкой бара глубоко вздохнул и щелкнул пальцами. В дверях вырос чернокожий вышибала, тяжелой походкой протопал к Эдди, опустил ручищи ему на плечи и аккуратно усадил на место.