Анастасия Зубкова - Игра в косынку. Практикум

— Я дарила, — гордо заявила Анечка.

— Иди ты…

— Ну… Ты тоже тогда так сказала. И надела, кстати. Мы их потом порвали, а бусины тебе на куртку нашили. Помнишь?

Я на секунду задержала дыхание — вдруг с головой накрыло далекой полустершейся картинкой — осень ранняя, мягкая и солнечная, нападало столько листьев, что звуки глохнут в них, как в вате, желтый, оранжевый, красный, корявые парковые скамейки, клокастые облака, кончики ботинок, синь вдалеке нереальная, появляется чувство, что все — слабенький переслащенный чай — портвейн, бутерброды, яблоки, огурцы, крошечные помидоры, Анечка…

— Анечка, — прошептала я, — Анечка…

— Сука ты, Марго, — ответила та, перекосила рот, ткнулась в меня и затихла, часто хватая воздух. Сверху одним махом упала стопка журналов и безделушка «дождливый Питер» — на редкость тяжелая дура из прозрачной пластмассы, наполненная синим маслом и еще какой-то хренью — встряхиваешь ее и на весьма приблизительную Дворцовую площадь падают крошечные синие шарики. Вот «Дождливый Питер»-то и засветил Анечке по черепу. Та охнула, прикрыла голову ладонью и начала медленно заваливаться на бок, не прекращая улыбаться.

— Ты это брось, — я подалась к Анечке, и вдруг поняла, что она — величайшее сокровище мира, дороже всего на свете, истина в последней инстанции, сосредоточение красоты, добра, тепла и уюта. Я всю жизнь ищу какие-то ответы, найдя — прячусь от них, вру, изворачиваюсь, боюсь признаться себе в том, кто я на самом деле, порой мне даже стыдно смотреться в зеркало, все — сплошной бег по кругу, а Анечка — точка, конец поисков, мое сердце, родня по крови, как рука или нога, валяется на полу и если она сейчас умрет, зашибленная идиотским сувениром «Дождливый Питер», то мое дыхание оборвется навек, я просто исчезну так же, как и появилась на свет, только наоборот…

— Анька, — я боялась пошевелиться. От страха у меня началась икота, но я не могла заставить себя наклониться. Тут Анечка подняла голову, схватила меня за запястье и рванула на себя. С тихим писком я упала на нее и сверху нас накрыло картой мира, упавшей с потолка, пыльной и плотной, со всех сторон заклеенной скотчем, с какими-то идиотскими пометками и надписями, сделанными моей рукой. Анечка заулыбалась и прикоснулась кончиками ледяных пальцев к моей щеке. Нет, голову она все-таки разбила — я потрогала — макушка была мокрой и липкой, а волосы мягкими, как у ребенка. «Хорошо! Хорошо! Хорошо!» — заорал истерично кто-то в моей голове. Под картой пахло анечкиной кровью, и от этого щекотка побежала по позвоночнику и захотелось зубы сжать до скрипа, пока не скрошатся до десен. Зажмурилась и сжала кулаки.

— Звоночек чувствуешь? — хрипло прошептала Анечка над самым ухом.

— Какой звоночек? — выдавила я из себя, запуская ногти в ладонь до кругов в зажмуренных глазах.

— Ты часом не поменяла ориентацию за последний год? Ну там девочки всякие, сейчас модно… — Анечку била крупная дрожь, она с трудом подбирала слова, попыталась спошлить, но вышло так невинно и так нежно, что завыть захотелось.

— Нет вроде, — выдохнула я, и открыла глаза, борясь с желанием запустить пальцы в нежные Анечкины волосы.

— Я, вроде, тоже на девочек не западала никогда, тем более, на тебя, — зашептала она, таращась на меня бешенными влажными глазами, — и какого хрена тогда мы с тобой валяемся на полу под какой-то картой?

Сверху на нас посыпались какие-то мелкие предметы. Их было довольно много. Мы нервно прислушивались, как они шмякают по карте.

— Анечка, — забормотала я, — такая любовь, и все это ты… Я так тебя люблю, я умру без тебя, умру, я так тебя люблю… — я помолчала и добавила жалобно, — люблю…

На нас грохнуло что-то довольно крупное — удар пришелся мне по спине. Я поморщилась и закусила губу.

— Анечка, — прошептала я растерянно, — что с нами такое?

— Меня порвет на части сейчас от любви к тебе, — выплюнула она, — ты понимаешь, что слегка перестаралась с косынкой своей? — вдруг Анечка зажмурилась и бросилась ко мне целоваться. Меня накрыло с головой волной всепоглощающей нежности — словно орешь что-то прямо в небо, а эхо разлетается на много километров вокруг. Мы дернулись и затихли. Ощущение было странное — с одной стороны любовь к Анечке перехлестывала через край, и от этого внутри все рвалось и кипело, плавилось и вышибало пробки, а с другой стороны ныла ушибленная лопатка и где-то далеко маячила мысль, что все это смахивает на редкостное уродство, как во сне — все происходит с тобой, но, в то же время, с каким-то другим человеком. Решение пришло само собой.