Руперт Томсон - Книга откровений

- Она в больнице в Харлеме. У нее рак - он немного помолчал. - Вы разве не знали?

После разговора с Полом, я положил трубку и стал смотреть в окно гостиной. Светило солнце. В голубом небе белели неподвижные плоские облака. Они были похожи на мишени в ярмарочном тире. Под облаками тянулся ряд домов. Хозяйственный магазин. Дерево.

Все казалось неподвижным. Все казалось нереальным.

Только на следующий день, когда я приехал в больницу в Харлеме, я вдруг понял, насколько это напоминает злую пародию на мои посещения больниц под выдуманным предлогом.

И вот теперь такой предлог мне не нужен.

Я остановился у справочной. Глядя в пол, я почувствовал, как меня охватывает чувство стыда.

Когда я вошел в отдельную палату к Изабель, меня поразила перемена, произошедшая с ней. Ее лицо высохло и постарело. Кожа, ставшая почти прозрачной, обтягивала череп. Я положил цветы на постель у ее ног и сел. В горле стоял ком.

- Прекрасные цветы, - прошептала она. - Спасибо.

И улыбнулась - одними глазами. Казалось, ей больно шевелить губами.

Я не знал, что сказать. Взгляд мой упал на ее руки, лежавшие поверх одеяла. Левая рука невероятно тонкая, кожа да кости. Мышцы и сухожилия съедены химиотерапией. Правая рука по локоть в гипсе.

- Что случилось? - спросил я. Изабель поймала мой взгляд.

- Я просто оперлась о стену, и вот… рука сломалась, - сказала она, прерывисто дыша. - Ну надо же!

- Ох, Изабель.

- Я, должно быть, ужасно выгляжу. Как одна из тех усохших голов, которые показывают в Юго-Восточной Азии, - она сделала неудачную попытку рассмеяться. - Помнишь, ты прислал мне открытку?

Ее пальцы шевельнулись, потянувшись ко мне. Я взял ее руку в свои. Хрупкая, как вафля, кожа, тонкие, почти черные вены.

- Я чувствую в тебе силу, - прошептала она. - Странно, люди так сильны… - ее глаза закрылись на мгновение, потом широко распахнулись, и она огляделась вокруг, как будто не понимая, где находится.

- Все хорошо, Изабель, - сказал я. - Все хорошо.

Она улыбнулась мне. Я почувствовал, что она пытается сжать мне руку, но пожатие было едва заметным.

- Пол сказал, что ты переехал…

Я в подробностях описал ей свою новую квартиру. Рассказал, что хотя моя гостиная и маленькая, но в ней два окна, которые выходят на юг и на запад, а это значит, что летом комната будет наполнена солнцем; что из западного окна виден хозяйственный магазин, который, кажется, никогда не работает, а из южного окна можно видеть часть канала. Рассказал, что в кухне у меня зеленые стены и зеленый потолок, причем такого оттенка, который я никогда раньше не встречал - что-то среднее между салатовым и eau-de-Nil [16]. Этот цвет выглядит великолепно в два часа ночи, когда я сижу за простым деревянным столом, пью травяной чай и читаю газету. Рассказал о сантехнике, о том, как водопроводные трубы гудят и завывают под напором воды, так что иногда кажется, что стены пронизаны пустотами и в одной из них сидит собака и лает на кость. А вечерами, каждый раз в одно и то же время, слышно, как сосед играет на пианино. Довольно неприятно играет: очень технично и при этом совершенно бездушно. Потом я описал бар рядом с домом и его хозяйку с пухлыми, как у младенца, запястьями и шапкой жестких волос, и как она пьет мятный ликер в десять часов утра. Я только не упомянул, что работаю в этом баре.

Через некоторое время она закрыла глаза и на этот раз не открыла их. Я подумал, что она, наверное, уснула, хотя у тяжелобольных людей границы между сном и бодрствованием размываются и переход из одного состояния в другое почти незаметен для окружающих.

На улице уже стало смеркаться, хотя еще не пробило и четырех часов. С места, где я сидел, можно было смотреть в окно, за которым виднелась дорога, забитая машинами. Был час пик. Минуя больницу, дорога убегала вдаль, в неизвестность. У многих машин были включены фары, как будто они ехали откуда-то, где лил сильный дождь или уже совсем стемнело.

Выйдя из больницы, я поймал себя на полной невосприимчивости к окружающему миру. Холодный ветер. Стоянка машин. Здания. Все было прежнее, и в то же время все было по-другому. Все казалось не имеющим значения, отстраненным. То же ощущение возникло у меня и в такси, которое везло меня к вокзалу. Водитель увлеченно что-то говорил, одновременно следя за дорогой и поглядывая в зеркало заднего вида, а иногда в самозабвении отнимая руку от руля. У меня создалось впечатление, что он декламирует какие-то стихи и наслаждается тем, что прекрасно знает их наизусть.