Руперт Томсон - Книга откровений

Отвернувшись, он опять вошел в бар, немного замешкавшись в дверях, не зная, как лучше сформулировать вопрос. Женщина в бирюзовом жакете настороженно смотрела на него, поднеся руку к бледной бородавке на щеке.

- Вы не знаете, какое сегодня число? - спросил он.

- Число? - глаза женщины подозрительно сузились, словно она ожидала какой-нибудь подвох.

Он кивнул, улыбаясь.

- Да, сегодня.

- Четвертое мая.

Четвертое мая. А похитили его шестнадцатого апреля. Значит, он отсутствовал восемнадцать дней.

Восемнадцать дней.

Он поблагодарил женщину и вышел из бара. На этот раз он не оглянулся назад.

Его бросили на окраине Амстердама, в трех с половиной километрах к западу от его квартиры. После покупки пива и сигарет у него не осталось денег на общественный транспорт, пришлось идти пешком. Он хотел пройти это расстояние как можно быстрее, он хотел домой. Бриджит, думал он. Бриджит. Больше в голове не было никаких мыслей.

По мере приближения к дому в нем нарастало радостное возбуждение, близкое к эйфории. И в то же время ему с трудом удавалось не расплакаться.

Минут через двадцать он начал узнавать улицы, по которым шел. Вместе с узнаванием росло нетерпение, невыносимо хотелось как можно быстрее оказаться дома. Вот уже улица Хьюго-де-Гротсплейн, широкий бульвар Нассаукаде… Мимо него на огромной скорости пронесся мотоцикл, издав хриплый чихающий звук. Так, поворот на улицу Литнбансграхт… Выглянуло солнце. Из бара потянуло духами «Женевер», которые отдавали чем-то медицинским…

Теперь он шел по Эгелантирсграхт. На палубах плавучих домов цвели горшки с геранью. Зелень деревьев казалась более интенсивной, чем он помнил, их колыхающееся отражение в темной воде канала гипнотически завораживало. От всего этого кружилась голова. Головокружение в половине четвертого теплым весенним днем. Подходя к дому, он увидел, что окна на пятом этаже открыты. У него захолонуло сердце. Возникло глупое желание убежать.

Он вынул ключи, мгновение смотрел на них, затем открыл дверь и вошел в прохладный подъезд. Почтовый ящик был пуст. Он поднялся по лестнице. Желто-коричневый ковер, белые как мел стены. Слабый, сладковатый запах зерна, как будто здание когда-то служило для помола муки.

Тяжело дыша, он взобрался наверх. Кожа под рубашкой была влажной от пота. Вставив ключ в замок, он повернул его. Дверь открылась, издав привычно резкий скрип. Из квартиры на него пахнуло запахом жилья. Он переступил порог, медленно закрыл за собой дверь. Она стояла в дальнем конце комнаты, поливая цветы…

Она не могла не слышать, как открылась дверь, не могла не понять, что это он, и все же не отставила стеклянный кувшин, который держала, и не подошла к нему. Даже не произнесла ни слова. Не изменив позы, просто стояла, опираясь на левую ногу, всего лишь взглянула через плечо, с выражением настороженности и одновременно сдержанно. Он подумал, что такой позой можно блестяще закончить балет, потому что движение было прервано на середине, потому что ее поза так прекрасна в своей незаконченности. Он мог бы сказать: не двигайся; просто не двигайся, - и попросил бы направить свет софитов прямо на ее фигуру.

Я стоял в дверях, опустив руки. Все мое нетерпение и стремительность исчезли, вместо этого меня охватил паралич. Казалось, я превратился в плохую копию себя самого, в деревянного истукана. Потом - почти рефлекторно - я вынул из кармана сигареты, которые купил, и протянул их ей. Она все еще стояла у окна, выходящего на канал. Стеклянный кувшин, который она держала в руках, был наполовину полон воды и сиял божественным серебристым светом, как что-то неземное, но саму Бриджит я почему-то видел с трудом, только размытый силуэт.

- Что это? - спросила она. Я попытался улыбнуться.

- Твои сигареты.

- Это что, шутка?

Как только она произнесла эти слова, во мне что-то обрушилось. Я вернулся мысленно назад, в тот залитый солнечным светом день в студийной столовой. На столе лежит моя открытая тетрадь, стоят пепельница, чашка кофе… Я вспомнил, как Бриджит, одетая в темно-зеленое трико и колготки со спущенными петлями, с бархоткой в волосах, подошла ко мне. Слух все еще сохранил звук ее шагов, легких и в то же время энергичных, а зрительная память - морщинки между бровей, две бороздки - одна в форме запятой, а другая в форме перевернутой запятой… Если она не поняла, почему я купил сигареты, если не помнит, тогда как я смогу объяснить ей все, как смогу даже пытаться?