Элена Ферранте - Те, кто уходит, и те, кто остается

— А что за отрасль? — спросил он наконец. — Строители? Портовики? Шахтеры?

— Да нет… — смутилась я. — Это небольшой колбасный завод, ничего особенного…

— Что это вы как будто извиняетесь? — весело спросил редактор. — Это же отлично! Если Элена Греко, для которой наша газета не пожалела целого подвала, желает писать о сосисках, нам ли, простым смертным, с ней спорить? Тридцати строк вам хватит? Нет? Хорошо, пусть будет шестьдесят. Готовый материал привезете или надиктуете? Как вам удобнее?

Я тут же села за статью. Мне предстояло втиснуть десятки написанных Лилой страниц в шестьдесят строчек и сделать это как можно лучше — ради нее. Но у меня совсем не было журналистского опыта, если не считать неудачной заметки о конфликте с преподавателем богословия, которую я написала в пятнадцать лет и передала в редакцию через Нино; заметку так и не опубликовали. Возможно, мне мешала память о той неудаче, возможно, ироничный тон редактора — его голос все еще стоял у меня в ушах — и его просьба передать привет моей будущей свекрови. Как бы то ни было, статья шла трудно, я просидела над ней невообразимо долго и извела кучу черновиков. И даже окончательный вариант не вызвал во мне удовлетворения — нести статью в редакцию мне не хотелось. «Надо показать Лиле, — решила я. — Попробуем вместе поправить».

На следующий день я пошла навестить Лилу и обнаружила, что ей стало значительно хуже. Она сказала, что в мое отсутствие отовсюду повылезли злые духи, не давая покоя ни ей, ни Дженнаро. Я всполошилась, и тогда она улыбнулась и добавила, что все это глупости и что просто ей хочется, чтобы я проводила с ней как можно больше времени. Мы долго разговаривали, и мне удалось немного ее успокоить, но статью я ей так и не показала. Я боялась, что в «Уните» мне откажут и придется (какое унижение!) признаться Лиле, что у меня ничего не вышло. К счастью, вечером позвонила Аделе, и моя хандра рассеялась как дым: ее оптимизм действовал как лучшее противоядие. Она посоветовалась с мужем и Мариарозой и за пару часов подняла на ноги массу народу: нескольких медицинских светил, профессоров-социалистов, имевших связи в профсоюзах, и одного христианского демократа, который, по ее словам, был жутким простофилей, зато хорошим человеком и отменным специалистом по трудовому праву. В результате на завтра у нас была назначена встреча с лучшим кардиологом Неаполя — другом друзей, готовым принять нас бесплатно; на завод Соккаво уже выехала трудовая инспекция, а чтобы получить причитавшиеся Лиле деньги, мне следовало обратиться к другу Мариарозы, о котором упоминал Пьетро, молодому адвокату-социалисту — его уже посвятили в суть нашей проблемы и он ждал нас в любое время у себя в конторе на пьяцца Никола Аморе.

— Ну что, довольна?

— Еще бы!

— А статью написала?

— Да.

— Правда? А я была уверена, что не напишешь.

— Статья готова, завтра отвезу ее в «Униту».

— Умница! Кажется, я имела неосторожность недооценить тебя.

— Почему же неосторожность?

— Недооценивать кого бы то ни было всегда неосмотрительно. Кстати, как там дела с моим глупым сыном?

Дальше события понеслись бурным потоком, и у меня складывалось впечатление, что им управляю я. Пьетро тоже включился в кампанию по спасению Лилы. Знакомый эллинист оказался жутким говоруном, но, несомненно, полезным человеком: он знал в Болонье одного специалиста по компьютерам — которыми и сам бредил, мечтая с их помощью совершить революцию в филологии, — и тот дал ему контакты коллеги, живущего в Неаполе, по его заверениям, настоящего эксперта. Я записала имя, фамилию, адрес и телефон этого синьора, горячо поблагодарила Пьетро, добродушно пошутила по поводу его предприимчивости и даже послала ему по телефону поцелуй.

И сразу же побежала к Лиле. Она надрывно кашляла, лицо осунулось и побледнело, в глазах появился лихорадочный блеск. Но я принесла ей отличные новости и не скрывала своей радости. Я растормошила ее, обняла и, крепко сжимая ее руки в своих, рассказала о телефонном разговоре с Бруно, прочитала вслух статью и по пунктам отчиталась о работе, проделанной Пьетро, моей будущей свекровью и золовкой. Она слушала меня, но как будто издалека, из другого мира: по-моему, она и половины из того, что я говорила, не поняла. Кроме того, ее постоянно теребил Дженнаро, требуя поиграть с ним; она подчинялась, но как-то машинально. И все-таки я была очень довольна. Когда-то Лила жестом волшебницы выдвигала кассовый ящик колбасной лавки, чтобы купить мне все, в чем я нуждалась, главным образом книги. Теперь настала моя очередь: я тоже открывала свои «ящики», надеясь поделиться с ней новым для меня чувством безопасности.