Элена Ферранте - Те, кто уходит, и те, кто остается

— Ну что? Ты рада за Элизу? И как тебе спалось в доме Марчелло? Ты счастлива, что старой ведьме стукнуло шестьдесят?

— Раз моя сестра так решила, — недовольно пробурчала я, — что я могу сделать? Голову ей оторвать?

— Да уж, это только в сказках все бывает как хочется. Реальность — другое дело.

— Неправда. Кто тебя заставил позволять Микеле себя использовать?

— Это я его использую, а не он меня.

— Ты сама себя обманываешь.

— Вот погоди, увидишь.

— Что увижу? Скажешь тоже.

— Слушай, мне не нравится, когда ты так себя ведешь. Ты ничего о нас не знаешь, так что лучше уж молчи.

— Ты хочешь сказать, что тебя можно критиковать только тому, кто живет в Неаполе?

— Неаполь, Флоренция, какая разница… Ты все равно ничего не поймешь, Лену.

— Кто тебе это сказал?

— Это факты.

— Знаешь, я со своими фактами сама разберусь, без твоей помощи.

Я была на пределе. Она почувствовала это и решила мириться.

— Ладно. Ты меня разозлила, и я наговорила лишнего. Ты правильно сделала, что уехала из Неаполя, очень правильно. Кстати, знаешь, кто вернулся?

— Кто?

— Нино.

От этой новости у меня заломило в груди.

— А ты откуда знаешь?

— Мариза сказала. Он получил место в университете.

— Что ему в Милане не понравилось?

Лила прищурилась:

— Он женился тут на одной с виа Тассо. У ее родителей половина Банка Неаполя. У них сыну уже год.

Не помню, причинила мне эта весть боль или нет, зато точно помню: она казалась мне невероятной.

— Неужели правда женился?

— Да.

Я посмотрела ей в глаза, надеясь угадать, что у нее на уме.

— Собираешься повидаться с ним?

— Нет. Но если встречу случайно на улице, скажу, что Дженнаро не от него.

После этого она говорила еще о чем-то, без особой связи и логики: поздравляю, у тебя очень красивый и умный муж, рассуждает как верующий, хотя сам атеист, столько знает об Античности, да и вообще кучу всего, например о Неаполе, мне даже стыдно стало: я вот неаполитанка, а ничего этого не знаю. Дженнаро растет, им больше моя мать занимается, чем я, но учится хорошо. С Энцо у нас все нормально: много работаем, мало видимся. А вот Стефано сам роет себе могилу: карабинеры нашли у него в подсобке краденый товар — уж не знаю, какой именно, — его арестовали, правда сейчас выпустили, но он теперь тише воды, ниже травы, у него нет ни гроша — это я даю ему деньги, а не он мне. Видишь, как все меняется: осталась бы я синьорой Карраччи, тоже погибла бы, осталась бы без штанов, как все Карраччи, но, к счастью, я Рафаэлла Черулло, директор вычислительного центра у Микеле Солары, с окладом в четыреста двадцать пять тысяч лир. Теперь моя мать ведет себя как королева, отец мне все простил, брат тянет из меня деньги, Пинучча только и рассказывает, как меня любит, а их дети зовут меня тетушкой. А работа скучная, все совсем не так, как мне вначале казалось: все так медленно, столько времени приходится ждать, надеюсь, скоро появятся новые машины, которые будут работать быстрее. А может, и это ничего не изменит. Скорость все сжирает: из-за нее даже фотографии выходят размытые. Это Альфонсо мне как-то сказал, так, шутки ради, — дескать, он родился размытым — ни одной четкой линии. В последнее время он постоянно набивается мне в друзья. Хочет во всем мне подражать, чтобы как под копирку; утверждает, что ему понравилось бы быть женщиной, такой, как я. «Какой еще женщиной, — сказала я ему, — ты же мужчина, ты ничего не знаешь о том, какая я, и даже если мы будем дружить и ты будешь меня изучать, — все равно ничего не узнаешь». — «Что же мне тогда делать? — улыбнулся он. — Быть собой для меня мучение». И тут он признался мне, что всю жизнь любит Микеле — да, самого Микеле Солару, — и потому хочет быть как я, потому что думает, что я нравлюсь Микеле. Понимаешь, Лену, что творится с людьми? Слишком много всего скрыто у нас внутри: оно так и раздувает нас, так и ломает. «Ладно, — сказала я ему, — давай будем друзьями, только выкинь из головы, что можешь стать женщиной, как я, если ты и можешь чем-то таким стать, то только женщиной, какой ее вы — мужчины — видите. Ты можешь копировать меня, срисовывать в мельчайших деталях, как художник, но мое дерьмо останется моим, а твое — твоим». Ах, Лену-у, что же с нами со всеми творится? Мы как трубы, в которых вода замерзла. Что за паршивая штука — голова, вечно она всем недовольная. Помнишь, что мы сделали с моим свадебным фото? Я хочу и дальше продолжать в том же духе. Придет день, когда я превращусь в сплошную блок-схему, перфорированную магнитную ленту, и никто меня больше не найдет.