Элена Ферранте - Те, кто уходит, и те, кто остается

Я решила немедленно ехать с девочками в Неаполь на поезде, но Пьетро предложил отвезти нас на машине — и заботу проявил, и нашел себе оправдание, почему отлынивает от работы. Как только мы отъехали от Доганеллы и очутились на дорогах Неаполя с их беспорядочным движением, я почувствовала, как этот город снова схватил меня и заставляет подчиняться своим неписаным законам. Ноги моей здесь не было с тех пор, как я уехала на собственную свадьбу. Шум казался мне невыносимым, выводили из себя бесконечные гудки автомобилей и проклятья водителей, которыми они осыпали Пьетро за то, что не знал дороги, сомневался, куда ехать, и притормаживал. Перед площадью Карла III я предложила сменить его, села за руль сама и с остервенением доехала до виа Фиренце, до той самой гостиницы, где он когда-то останавливался. Мы выгрузили багаж, я с особой тщательностью привела в порядок себя и дочерей, и мы отправились в квартал, к моим родителям. Что я собиралась предпринять? Надавить на Элизу авторитетом старшей сестры, получившей образование и удачно вышедшей замуж? Заставить ее бросить его? Сказать: «Я с детства знаю, что такое Марчелло. С того дня, как он схватил меня за запястье, пытаясь затащить в свой „милличенто“, и порвал мамин серебряный браслет. Поверь, это жестокий и похотливый человек»? Да, именно так. Я была настроена решительно, и у меня была цель — вытащить Элизу из этой западни.

Мать очень тепло встретила Пьетро, потом начала дарить подарки девочкам, выдавая по одному: «Это Деде от бабушки, это — Эльзе». Подарков было много, и дочки были счастливы. У отца от волнения охрип голос, мне показалось, он похудел и пресмыкается еще больше, чем раньше. Я ждала, когда выйдут братья, но оказалось, их нет дома.

— Они все время на работе, — сказал отец без воодушевления.

— А чем они занимаются?

— Вкалывают, — влезла в разговор мать.

— Где?

— Марчелло устроил.

Мне вспомнилось, как Солара устроили Альфонсо и во что они его превратили.

— Так чем они занимаются? — спросила я.

— Деньги приносят — и ладно, — ответила она раздраженно. — Элиза не то что ты, Лену, Элиза обо всех нас думает.

Я сделала вид, что не расслышала.

— Ты сказала ей, что я приеду сегодня? Где же она?

Отец опустил взгляд, а мать сухо проговорила:

— У себя дома.

Я рассердилась:

— Она что, здесь больше не живет?

— Нет.

— И давно?

— Почти два месяца. У них с Марчелло прекрасная квартира в новом квартале, — ледяным голосом ответила мать.

Все оказалось серьезнее, чем я думала; они не просто встречались. Я решила сразу ехать к Элизе, несмотря на то что мать твердила: «Стой, что ты делаешь? Сестра готовит тебе сюрприз, подожди, поедем попозже все вместе». Но я не послушала. Позвонила ей; она обрадовалась и в то же время немного растерялась. «Жди меня, — сказала я, — я выхожу». Я оставила Пьетро и девочек с родителями и отправилась к ней пешком.

Квартал показался мне еще хуже, чем был: облупленные стены домов, ямы на шоссе, кругом грязь. Из траурных объявлений, развешанных на стенах (я никогда еще не видела, чтобы их было так много), я узнала, что умер старик Уго Солара, дед Марчелло и Микеле. Судя по дате, это была уже не новость — прошло больше двух месяцев. Высокопарные слова, изображения скорбящей Мадонны и само имя умершего выцвели, но сообщения о смерти по-прежнему висели повсюду, как будто другие умершие, из уважения к Солара, решили о своем уходе из этого мира никого не оповещать. Много объявлений висело и на колбасной лавке Стефано. Там было открыто, но вход казался просто дырой в стене: внутри темно, пусто, один Карраччи мелькнул в глубине в белой рубашке и исчез, как привидение.

Я поднялась к железной дороге, прошла мимо того, что когда-то было новой колбасной лавкой. Давно опущенная железная ставня с одной стороны вышла из пазов, вся проржавела и была покрыта неприличными надписями и рисунками. Эта часть района казалась заброшенной, стены домов, которые я помнила белоснежными, посерели, штукатурка кое-где потрескалась, обнажив кирпичи. Я прошла мимо дома, где жила Лила. Когда-то здесь посадили молодые деревца — выжили из них немногие. Стекло входной двери треснуло и было заклеено скотчем. Элиза жила выше, в более фешенебельной и лучше сохранившейся части района. Дорогу мне преградил консьерж — лысый мужик с тонкими усами, — и спросил недовольно, к кому я. Я не знала, что ответить, и буркнула: «К Солара». Мужик тут же просиял и пропустил меня.