Фридрих Дюрренматт - Лабиринты

При следующей встрече генеральный директор железных дорог в шутку назвал главу Автодора генеральным директором железных дорог, а глава Автодора, не растерявшись, назвал генерального директора железных дорог главой Автодора. Их поездки – одного по железной дороге, другого на автомобиле – сделались регулярными, вскоре в них стали принимать участие заместитель генерального директора железных дорог и заместитель главы Автодорожного управления, затем директора железных дорог и начальники отделений Автодорожного управления, затем и прочие чиновники. Через некоторое время половина всех железнодорожных чиновников находилась в автомобильной стране, а половина всех автодорожных чиновников – в железнодорожной стране. И наконец железнодорожные пути двух стран объединились, в связи с необходимостью транспорта атомных бомб, и тогда атомные бомбы одной страны вскоре очутились в другой – и наоборот, так что баланс устрашения не был нарушен.

Однако со временем даже население заметило признаки нового мышления. Правда, все громче звучали призывы перейти наконец к чистому железнодорожному или к исконному автомобильному мышлению, но в обеих странах уже воцарилось глубоко наплевательское отношение к какой бы то ни было идеологии, в железнодорожной стране спекулянты сдавали в аренду вагоны третьего и даже второго класса, и даже открылся шикарный кабак «Вагон-ресторан класса люкс», а в автомобильной стране по долинам между гор автомобильного лома резво побежала первая конка.

Свобода и справедливость – дополняющие друг друга понятия, невозможна ни свобода без справедливости, ни справедливость без свободы.

Платон, интеллектуал-интроверт, решил изменить мир, который он презирал. А вот как это сделать, не ведал. Сам он был непопулярен, политических шансов не имел, состоял в родстве с диктаторами Критием и Хармидом, симпатизировавшими Спарте и погибшими во время демократической контрреволюции. Аристократ, жутко близорукий, высокопарный и чопорный. Ненавидел афинян с их демократией и совершенно особенной ненавистью ненавидел Сократа. Из-за ревности. Сократ был толст и безобразен, но популярен, во всем городе известен как большой оригинал. Бросил ремесло скульптора. Жил за счет своей жены Ксантиппы, владелицы антикварного салона, как сама она упрямо называла свою лавку подержанных вещей. Высокая, статная женщина, с пышной, некогда белокурой гривой, отсюда, кстати, и ее имя, которое означает «соловая лошадь». Она была практичная и щедрая женщина. Целые дни проводила в кухне, на задах своего антикварного салона, и выходила, видимо, только к покупателям или когда выставляла на продажу новый товар. Сократ же целыми днями шатался по городу, всех и каждого втягивал в полубезумные, а то и напрочь безумные разговоры. Стал модной фигурой у знатных бездельников-гомосексуалистов, фланировавших по Афинам и насмехавшихся над демократией. Сократу до политики не было дела. Он утверждал, что ничего не знает, и своим собеседникам доказывал, что они тоже ничего не знают. Принимать у себя Сократа считалось хорошим тоном. Он общался с лучшими семействами Афин. Был непременным участником всех пиров. Выпить он мог неимоверно много. Когда сотрапезники уже валялись пьяные, он проходил по всем залам и покоям и прихватывал где вазу, где маленькую статуйку. Ксантиппа их продавала, ее салон славился – там встречались редкостные вещицы. Обокраденные молчали. Сократ все-таки. Его постоянно приглашали, он постоянно воровал. Но однажды знаменитая гетера Диотима рассказала, смеясь, что купила в лавке Ксантиппы миниатюрную копию статуи Фидия и заплатила вдвое против той цены, за которую когда-то раньше приобрела эту копию у самого Фидия; она-то, Диотима, думала, этот Геракл работы Фидия стоит у нее дома. Рассказ стал известен Платону, и он хотел попросить полицию устроить проверку в лавке Ксантиппы, но потом засомневался, не решив, что́ будет разумнее – использовать либо разрушить популярность Сократа. И Платон пришел к Сократу. Спросил, видел ли Сократ его, Платона, трагедии. Да, свистел вместе со всеми зрителями, ответил Сократ. Мои трагедии, в общем-то, для чтения, проворчал Платон; но уж стихи его Сократ наверняка знает? Преснятина, самые скучные вирши, какие когда-либо были написаны о мальчиках, угрюмо отозвался Сократ. Платон вздохнул: да, верно, в лирической поэзии он и правда не силен. Но диалоги-то, диалоги! Философ Протагор отозвался о них с похвалой. Эти диалоги с их аристократической haute évolee [121]никому не интересны, сказал Сократ. Ох, верно, признал Платон, нужно быть популярным. Вот Сократ популярен. Но своими беседами он удостаивает кого попало. Сократ рассмеялся: мои беседы для того и ведутся. Но их никто не записывает! А если записать, Сократ стал бы знаменит на весь мир, заметил Платон. И добавил, что хочет их записать. Сократ посмотрел с подозрением: что там задумал этот надменный и довольно неуклюжий аристократ? В качестве гонорара, продолжал Платон, он готов платить сто драхм в месяц. Сократ уперся: непонятно ему это предложение. И счел разговор оконченным. Но Платон как бы между прочим обронил, что, приняв предложение, Сократ уже не зависел бы от Ксантиппы с ее антикварной лавкой, которой может заняться полиция. Угроза? – спросил Сократ. Предупреждение, ответил Платон. Сократ пожал плечами: люди не в обиде, когда он что-нибудь тырит, сказал он, это его гонорар, в конце концов, он же развлекает гостей и хозяев, когда его приглашают. Но, подумав, Сократ согласился. Ладно. Сотню Ксантиппе. Но тырить он будет по-прежнему.