Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац

И подарил ему весь бумажник. Случается же такое, этакая прелесть!

Но в номере глазок в двери. Хозяин увидел кое-что и позвал хозяйку, та тоже увидела. И вот они заявили, что не потерпят у себя в гостинице что-либо подобное, что они видели то-то и то-то, и лысый господин не может это оспаривать, что этого дела они так не оставят, а ему должно быть даже довольно стыдно совращать подростков, и что они сообщат куда следует. Тут появились как из-под земли и портье и горничная — стоят скалят зубы. На следующий день лысый господин купил две бутылки коньяка «Асбах», уехал из дому будто бы по делам, а сам собрался на Гельголанд, чтобы там в пьяном виде утопиться. Он в самом деле и на пароходе ехал, и пьяным напился, но через двое суток как ни в чем не бывало вернулся к своей старухе.

Да и вообще как будто ничего не случилось. Прошел месяц, другой, целый год. Впрочем, нет — случилось вот что: лысый господин унаследовал после одного своего американского дядюшки три тысячи долларов. Теперь он может кое-что позволить себе. И вот в один прекрасный день, когда он уехал на воды, его старухе пришлось расписаться за него на повестке в суд. Она ее прочла, а там все прописано: и про глазок в двери, и про бумажник, и про милого мальчика. Вернулся лысый господин, поправившись, с курорта, семья плачет в три ручья: старуха да две взрослые дочери. Прочел он повестку. Это уж слишком, бюрократы проклятые — эта плесень еще от Карла Великого повелась. Теперь вот и до него добрались. Но только все правильно, ничего не скажешь. И вот он в суде:

— Господин судья, в чем моя вина? Я не нарушал общественной нравственности. Я ведь снял номер в гостинице и заперся там. Чем же я виноват, что в двери был проделан глазок? Ничего уголовно наказуемого я не совершал.

Мальчик это подтверждает.

— Так в чем же моя вина? — хнычет лысый господин в шубе. — Разве я украл? Или совершил кражу со взломом? Я только похитил сердце дорогого мне человека. Я сказал ему: «Ты мое солнышко!» И так оно и было.

Его оправдали. Его домашним от этого не легче.

Дансингпалас «Волшебная флейта» — в нижнем этаже, американский джаз. Казино в восточном стиле сдается для семейных празднеств. Что мне подарить моей подруге на рождество?

Вниманию гермафродитов! После многолетних опытов мне удалось наконец найти радикальное средство, приостанавливающее рост бороды и усов. Теперь вы можете уничтожить волосы на любой части тела. Одновременно я открыл способ добиться в кратчайший срок развития настоящей женской груди. Никаких химикатов, абсолютно верное, безвредное средство. Доказательство тому — я сам. Свобода любви по всему фронту!

Ясное звездное небо глядело на темные жилища людей. Ничто в замке Керкауен не нарушало ночной тишины. И лишь в одной комнате белокурая женщина тщетно зарывалась головой в подушки, не находя забвения. Завтра, да, завтра, покинет ее та, которая ей дороже всех на свете. В непроглядной, беспросветной (сказал бы, темной) ночи несся (ишь ты, несся — галопом скакал) шепот: «Гиза, останься со мной, останься со мной (не уходи, стой, не падай, присядь, отдохни). Не покидай меня». Но у безотрадной тишины не было ни слуха, ни сердца (а ноги у нее были или нос?). А невдалеке, отделенная лишь несколькими стенами, на постели, широко раскрыв глаза, лежала бледная стройная женщина. Ее черные густые волосы разметались по шелковому покрывалу (шелковые покрывала — гордость замка Керкауен). Она тряслась, как в ознобе. Зубы стучали, как от сильного холода, точка. Но она не шевелилась, запятая, не натягивала на себя одеяло, точка. Неподвижно покоились на нем ее тонкие, похолодевшие руки (все тут есть — и похолодевшие, как в ознобе, руки, и стройная женщина с широко раскрытыми глазами, и даже без шелковых покрывал не обошлось), точка. Взор лихорадочно блестевших глаз блуждал в темноте, губы ее дрожали, двоеточие, кавычки, о Лора, тире, тире, Лора, тире, кавычки, точка — точка, точка, запятая, вышла рожица кривая…

— Нет, нет, я с тобой больше не гуляю, Франц. Даю тебе отставку. Можешь выметаться.

— Брось, Лина. Я снесу ему эту пакость обратно.

А когда Франц снял шляпу, положил ее на комод — дело происходило в Лининой комнатке — и довольно убедительно облапил свою подругу, та сперва оцарапала ему руку, потом расплакалась и наконец решила пойти с ним вместе. Они поделили пополам пачку сомнительных журнальчиков и двинулись на боевой участок по линии Розенталерштрассе, Нейе Шенгаузерштрассе, Гакеский рынок.