Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац

— Сдавай готовую работу!

Поляк обрадовался, табачок искурил; понял, что дело нечистое, и начал шантажировать Рейнхольда, вымогать подачки — у того всегда почему-то водились деньги.

Дело могло бы сразу принять весьма скверный оборот, но поначалу Рейнхольду повезло. Ему удалось отразить удар. Он распространил слух, будто Длуга, его земляк, хочет "слягавить", так как знает про кой-какие старые его дела. И вот, в один прекрасный день, произошло жестокое побоище, Рейнхольд, разумеется, принял деятельное участие в избиении поляка. За это его посадили на семь суток в карцер, постель и горячая пища — только на третий день. Зато когда он вышел из карцера, кругом тишь, гладь да божья благодать.

Но вскоре после этого Рейнхольд сам подложил себе свинью. В продолжение всей его жизни женщины приносили ему счастье и несчастье, и на этот раз погубила его любовь своей властью.

История с Длугой привела его в сильнейшее возбуждение и ярость. Нет, верно! Сидишь тут целую вечность один-одинешенек, всякая сволочь измывается над тобой, никакой радости не видишь. Подобного рода мысли не давали ему покоя, с каждой неделей терзали его все больней. В конце концов он совсем дошел и стал подумывать о том, как бы прирезать этого Длугу. Вот тут-то и сблизился он с одним молодым парнем, взломщиком; тот тоже в первый раз сидел в Бранденбурге, в марте месяце у него истекал срок. Сперва эти двое сошлись на почве махинаций с табаком и вместе честили Длугу, а потом они стали закадычными друзьями и воспылали друг к другу нежностью. Такого с Рейнхольдом еще не бывало, и хотя это и не женщина, а мальчик, все же с ним очень приятно; живет себе Рейнхольд в Бранденбургской тюрьме и радуется, что эта проклятая история с Длугой имела такие хорошие последствия. Жаль только, что парнишке уже скоро срок выходит.

— А мне еще так долго придется арестантскую робу носить. Уйдешь, а я здесь останусь, ты меня сразу и позабудешь, Конрад, мальчик ты мой!

Парнишку зовут Конрадом, по крайней мере он так себя называет. Родом он из Мекленбурга, у него все данные стать со временем законченным бандитом. Из тех двоих, с которыми он работал по взломам в Померании, один получил десять лет и отсиживает их тут же в Бранденбурге.

И вот, в роковой день, накануне освобождения Конрада (это было в среду), оба друга в последний раз сошлись вдвоем в общей камере. У Рейнхольда прямо сердце обливалось кровью при мысли о том, что он опять останется один и никого-то у него не будет.

— Авось, — говорит Конрад, — найдется другой, дай срок, Рейнхольд, и тебя еще отправят на полевые работы в Вердер или еще куда.

Но тот никак не может успокоиться; не укладывается у него в голове, да и только, — почему ему так не повезло. Все из-за этой суки, из-за Мицци, и из-за скотины этой, Франца Биберкопфа! Проклятые остолопы! Жил бы я на воле барином, а теперь сиди здесь среди недоумков, и ни тпру, ни ну! Рейнхольд сам не свой, пристал он тут к Конраду — возьми да возьми меня с собой! И ноет, и скулит… Тот утешает его как умеет: "Что ты, говорит, это немыслимо, отсюда не убежишь — пробовали уже!"

Еще раньше они раздобыли у десятника из столярной мастерской бутылочку политуры; Конрад протянул ее Рейнхольду, тот выпил, и Конрад тоже хлебнул. Нет, бежать совершенно немыслимо, вот на днях двое бежали, вернее пытались — так один добрался уже до Нойендорферштрассе и только хотел подсесть на телегу, как патруль его и замел: он весь в крови был — изрезал руки об это проклятущее битое стекло, которым усыпан гребень стены. Пришлось положить его в лазарет, и еще неизвестно, заживут ли у него руки. А другой поумней оказался — как заметил стекло, сразу соскочил обратно во двор.

— Ничего у тебя не выйдет с побегом, Рейнхольд!

Тут Рейнхольд совсем раскис, нюни распустил. Подумать только, еще четыре года сидеть ему в этакой дыре из-за баловства на Моцштрассе да из-за этой стервы Мицци и обормота Франца! Но как приложился он еще разок к бутылке с политурой, — стало ему легче на душе. Вещи Конрада уже собраны, сверху на узелке его ножик; поверка уже была, дверь заперта на ключ, койки опущены. Сидят оба друга на койке Конрада — шепчутся. Рейнхольд в самом минорном настроении.

— Я, брат, тебе скажу, куда тебе пойти в Берлине. Как только выйдешь отсюда, отправляйся к моей невесте, впрочем черт ее знает, чья она теперь. Адрес я тебе дам. Сообщишь мне, как и что, там уж разберешься. И потом разузнай, чем кончилось то мое дело. Понимаешь, Длуга вроде что-то пронюхал. В Берлине был у меня один знакомый, так, совсем дурачок, Биберкопф по фамилии, Франц Биберкопф, и он…