Иэн Бэнкс - Воронья дорога

«…Все твои правды и все твои неправды, все твои несуразицы и все твои суразицы, все твои шики и все твои шпики соединяются и сливаются в единый звук: и смех, и стон, и вопль, и вздох, и повторяется он вечно, и на любом известном тебе языке несет он тот кратчайший смысл, который только и нужен тебе. И этот смысл предельно прост – он лишь оброс сложностями по пути. "Существуй",– говорит тебе Вселенная, и она не толкает тебя никуда и не тащит, если сам этого не позволяешь. "Вселенная, дай мне влиться в твой бешеный хаос",– говоришь ты. И вливаешься…»

Все это она произносила уже сонно; ладонь, неторопливо ерошившая мои волосы, обмякла. Бормотание прекратилось, тихие слова уже не звучали в темной комнате.

Наверное, это слова Рори. Может, просто мантра для отсрочки эякуляции – более пристойная, хоть и слегка нарциссическая, альтернатива Лъюисовым думам о сборке кухонного гарнитура. Наверное, она спросила однажды, о чем он думает, занимаясь с ней любовью: оказывается, чтобы подольше доставлять ей удовольствие, он про себя читал собственные опусы. Она убедила его читать вслух, и это превратилось в ритуал.

– Мне всегда… всегда это нравилось,—тихо проговорила она и прильнула ко мне поудобнее.

– Гм…– произнес я и услышал, как изменилось ее дыхание. И прошептал:

– Спокойной ночи, Дженис.

– Спокойной ночи, Рори…– шепнула она.

Я не знал, что и думать, какие испытывать чувства. В конце концов зевнул, натянул на нас обоих пуховое одеяло и улыбнулся, глядя в темноту.

Засыпал в раздумьях: блин, что же сподвигло дядю Рори написать эти нелепые, непостижимые слова: «все твои шики и все твои шпики»? Ну, «ши-ки» – куда ни шло, это из той же оперы, что и «суразицы». Но при чем тут эти чертовы шпики?

А еще меня покалывала совесть. Некогда я взял за железное правило: без гондона нет поебона! Мы с Дженис обошлись без презерватива. Правда, она вставила колпачок, но он, если верить буржуазной прессе, от СПИДа не спасает. Как ни крути, я вступил в случайную – пусть и бурную – связь с женщиной, о которой восемь лет ничего не слышал. Да за это время она черт-те что могла подцепить!

Женщина, правда, утверждала обратное. Может, она и сама в это верила, но ведь есть на свете хвори, которые убивают не сразу, а этак годков через десять.

Ладно, что сделано, то сделано. А чему быть, того не миновать.

Я уснул.

Среди ночи глаза мои раскрылись по собственной воле, и в мозгу прозвучали слова: «Все твои пшики». Опечатка, вот в чем дело.

И я мигом провалился обратно в сон.

Кто сидел, кто стоял, кто лежал в растрескавшемся коническом пне старого броха [42], и все озирали вовсе даже и не старую, но такую же заброшенную, совсем уж никому не нужную квадратную котловину верфи для строительства буровых платформ. Ни одна платформа здесь так и не была сооружена. В небе пел жаворонок – крапинка на фоне синевы; его тонкий голосок выводил заливистые трели.

– Мистер Макхоун, ну пожалуйста, расскажите.

– Да, пап, объясни.

– Дядя Кен, пожалуйста! Ну пожалуйста.

– Ага, мистюр Макхоун, че это такое?

– Вы о чем?

– О том звуке, который можно увидеть! – вскричал Прентис, спрыгивая с полуразрушенной стены броха.

Эшли полезла выше.

– О звуке, который можно увидеть? – задумчиво переспросил Кеннет.

Он стоял, прислонившись спиной к нагретым солнцем камням; взгляд был устремлен вдаль, за травяной круг внутри руин, за россыпь серых камней на склоне холма, которые вывалились или были выломаны из броха, за острые зеленые верхушки сосен, к водам Лох-Файна. Там с попутным ветром скользила белобокая яхта, точно чайка. Яхта направлялась на северо-восток, к железнодорожному мосту у Майнард-пойнт. А еще дальше, в нескольких милях, проглядывало другое суденышко, спинакер был обозначен лишь крошечным желтым электрическим огоньком, напоминающим цветок в зарослях утесника.

– Но отсюда вам его не увидеть,– сказал Кеннет.

– О нет!

– Дядя Кеннет, а откуда его можно увидеть?

– Откуда? Ну, хотя бы с того места, где я вам о нем рассказывал. Да, оттуда можно.

– Из Старого Дома? – На личике Дайаны появилось удивление.

– Точно.

– Значит, это не ветер,– решила Хелен Эрвилл и села рядом с Кеннетом.

Льюис презрительно фыркнул:

– Ветер! Чепухи не мели.

– Тетя Лиза мне сказала, что бывает жесткий ветер, а я и не верил, пока… э-э… бац! – Прентис звучно шлепнул себя ладонью по лбу и упал навзничь в высокую траву.