Иэн Бэнкс - Воронья дорога

– Ой-ой-ой-ой!

– Господи! – воскликнул Дин.– Верити, ты че, выкидываешь?

Льюис раскинул руки, растопырил пальцы, закрыл глаза:

– Не верю!

Псина громко гавкнула, словно в поддержку.

Хелен Эрвилл, склоненная к самым коленям Верити, на которых та примостила голову, хлопнула ее по спине и со смехом откатилась в сторону.

Дин оторопело пялился. Я, когда понял, тоже почувствовал себя дураком.

Льюис открыл глаза и посмотрел на Хелен, смеющуюся, лежа на скале.

Порозовевшая Верити, улыбаясь, быстро и грациозно встала. Подошла к Льюису, обняла, закачалась вместе с ним, прижалась щекой к щеке, захихикала.

– Шутка,– объяснила.– Все в порядке. Я же тебе говорила: наш ребенок родится в теплой родильной палате большой и чистой больницы. Только там!

Льюис обмяк – может, и упал бы, не держи его Верити. Хлопнул себя по физиономии ладонями.

– Ты неисправимая… шалунья! – взревел он и сжал обеими руками смеющееся личико Верити, потряс.

Мы снова расселись: пить кофе с сандвичами.

– Чертовски хороший кофе,– пробормотал Льюис.

Легко ему говорить – на нем-то была рубаха из шотландки.

Потом поехали домой; я смотрел, как взмывают, кружат и пикируют под брюхом растущего серого облака канюки, вороны и чайки. Все, кроме Верити, притомились; наверное, я закемарил – вот-те на, оказывается, мы уже в Инверэри, остановились заправиться. Тут зарядил дождь, и дальше путешествовали в клаустрофобической тесноте, да еще псина вовсю скулила и воняла.

Добрались до Лохгайра. Я устало прошел в дом, рухнул на койку и продрых до вечера.

С тех пор я тосковал без Эшли. Как ни позвоню Уоттам, она или спит, или отсутствует. Однажды сама мне звякнула, а я как назло вышел прогуляться. В последний раз я ее не застал: сказали, что поехала поездом в Глазго, полетит оттуда в Лондон.

Традиционная посленовогодняя вечеринка у Хеймиша и Тоуни состоялась и в этот раз, но прошла скучнее прежнего. Отречься от своей ереси Хеймиш так и не сумел: подвыпив, принялся воодушевленно излагать мне свои комментарии к Библии, находящиеся в процессе написания; почти весь вечер я был вынужден слушать новую трактовку возмездия за грехи и вознаграждения за праведность в потустороннем мире, с бесчисленными ссылками на первоисточники.

Пятого января я уехал в Глазго. С того предновогоднего дня, когда я лицезрел устроенное Фергюсом авиашоу, наносить визиты в замок мне уже не хотелось.

Через две недели, уже после того, как провалилась моя попытка добиться по телефону истины от Лахлана Уотта, я в пятницу утром, в девять часов, поехал в Лохгайр. В дороге слушал по радио новости о войне, пока горы не отрезали меня от ближайшей передающей антенны.

То была война за нефтяные промыслы, война за низкие цены на нефть-сырец. Из союзника столь ценного, что ему сошел с рук ракетный обстрел американского корабля и травля газом тысяч курдов (разве что Тэтчер спешно повысила для него экспортные кредиты, и три недели Британия обсуждала сулимые Ираком экономические выгоды – преимущественно выручку за химию), Саддам Хуссейн превратился вдруг в Адольфа Гитлера. И это при том, что на прогулку в Кувейт его почти во всеуслышание пригласили заокеанские покровители.

То была война по сценарию Хеллера и по мотивам Оруэлла, и я не сомневался, что скоро кто-то сбросит бомбы на свой же аэродром.

От Глазго до Лохгайра по шоссе 135 километров, птичьего полета и того меньше. Для ракеты это и вовсе не расстояние. Поездка отняла полтора часа, что нормально, когда дорога не забита легковушками туристов и дальнобойными фурами. Почти все это время я качал головой, не веря собственным ушам и твердя себе: не допусти, чтобы это отвлекло тебя от схватки с Фергюсом или заставило поделиться подозрениями с кем-нибудь еще кроме Эш.

Но я, кажется, уже понял, как все произошло.

И Эш… О черт! Это же просто мускул, бездумный насос… Сердце, почему ты всякий раз ноешь, стоит мне подумать о ней?

Поэтому я старался вообще не думать об Эшли Уотт, не вполне понимая даже, чем такое решение продиктовано: силой воли или слабостью ума. Предпочел не выяснять, тем более что мой «послужной список» к честному самокопанию не располагал.

Свою бомбу с лазерным самонаведением мама сбросила за ланчем. Мы сидели на кухне, смотрели по телику войну. Как подобает добропорядочным подданным британской короны, хавали одни и те же куцые репортажи. Мне уже поднадоело глядеть на спаренные розовато-голубые конусы раскаленного газа, бьющие из сопел английских «Торнадо», уносящихся в ночную мглу. Наскучили даже замедленные кадры, как отечественные JP-233 [108]с дебильным ликованием адского Санта-Клауса неторопливо покрывают ковром воронок чужие взлетные полосы. Все это вызывало дурное дежа-вю.