Иэн Бэнкс - Воронья дорога

В четверг вечером я остался в Глазго: писать реферат о влиянии развития промышленности на стремление германских земель к объединению в восемнадцатом веке. И спешки-то никакой не было, но я решил осчастливить профессора, «сдавшись» аж за неделю до срока.

Одну из гостиных покойной миссис Иппот я переоборудовал в кабинет. С помощью Гава и Норриса передвинул исполинский стол из дуба и кожи к окну. Обзавелся компом, вроде того, что остался в Лохгайре, но пошустрей, и водрузил его на середку суперстола – ни дать ни взять одинокий воин в чистом поле. Чтобы компьютер не страдал агорафобией, я его обложил десятком симпатичных безделушек – не какая-нибудь дешевка, а мейсенский фарфор. Правда ли, что такие вещицы положительно влияют на творческий процесс, не знаю; по крайней мере, когда я жаждал вдохновения, смотреть на статуэтки было чуть приятнее, чем на мигающий курсор.

Примерно в два часа ночи я дописал реферат. Была идея съездить и сунуть распечатку в почтовый ящик приятеля, который завтра отнесет ее на факультет, а после махнуть в Лохгайр. Но я устал и вдобавок уже сказал маме, что выеду утром, да и не хотелось будить ее посреди ночи.

Поэтому я глотнул виски и лег в постель.

Хозяйская спальня особняка миссис Иппот вмешала в себя кровать с балдахином – с гараж на две машины величиной; спать приходилось на высоте крыши минивэна. Четыре стойки толщиной с телеграфные столбы были из красного дерева, сплошь в щедро лакированных резных изображениях фей, эльфов и гномов; все они лепились крошечными атлантами и кариатидами. Небось, дело рук какого-нибудь индейца, мастера по тотемным столбам, да вдобавок толкинутого.

Но все же доминантой экспозиции была не кровать, а гигантская люстра, вырезанная из рубинового муранского стекла [105],– мерцающий каскад застывшей крови под потолком, на котором преобладала золоченая лепнина, а редкие плоскости достались рисованным херувимам и фавнам, в которых было поровну от Рубенса и от Диснея.

Стены комнаты, когда не прятались от глаз за роскошным (но перегруженным исламским абстракционизмом) парчовым балдахином кровати, щеголяли огромными полотнами в стиле рококо – Венера в разных обличьях и возрастах, но с неизменной пышнотелостью и крайней степенью дезабилье.

В тех местах, где не розовела женская плоть, стены отражали золотую роскошь огромными зеркалами в позолоченных рамах, до того массивными, что почти зримо напрягали кладку; кроме того, они обеспечивали превосходный обзор и с устланной шелками кровати. Зная, что миссис была старенькой и хрупкой, я все же подозревал, что перед смертью она развлекалась не только изобретением экстравагантной кары для своих родственников (правда, я еще ни с кем не делил пространства между этими шелками, но сама масштабность, сама грандиозность комнаты придавала актам мастурбации некую торжественность и – пусть спорную – величественность, чего мне прежде замечать не доводилось). Даже прикроватные столики были работы Чиппендейла [106]– один из них венчала большая ваза из резного венецианского хрусталя; я, когда вспоминал про нее, наполнял фруктами. В прочее время она служила выставочной витриной кусочку Берлинской стены, подарку Эшли.

В спальне также располагалась большая часть собранной миссис Иппот коллекции шахмат из камфорного дерева – коллекции, пожалуй, слишком уж обширной. В то время как органы зрения и осязания купались в визуальной и тактильной роскоши, нюх страдал, словно ему приходилось ночевать на складе химреактивов.

Однако печальная правда заключается в том, что, будучи окружен сокровищами, призванными радовать глаз и тешить алчность, спал я хреново. Проснулся около половины шестого, полежал, не в силах уснуть, затем плюнул и пошел на кухню – выпить чашку чая с гренком. Там включил телевизор и обнаружил, что моя страна уже воюет.

Я сидел и смотрел. На ребят из Си-эн-эн, вещающих с багдадских улиц, на прочих журналистов, ведущих репортажи с аэродромов Саудовской Аравии. Внимал рассусоливаниям студийных мудрецов насчет выборочных ударов и точечной точности – оказывается, в наши дни боевые действия не «ведутся», а «проводятся». Разница в том, что во втором случае выборочные удары с точечной точностью проводит только одна сторона. А вторая получает по башке «Томагавками» и не рыпается. По сравнению с такой вопиющей наглостью что значат чьи-то звонки малознакомому человеку, живущему по ту сторону планеты, и нескромные вопросы о его половой жизни? Я поднялся по лестнице в гостиную-кабинет и решил все-таки дозвониться.