Виктор Курочкин - Записки народного судьи Семена Бузыкина

Серая, покрытая теплой, как зола, пылью, дорога вела вдоль Холхольни. По берегам ее стеной засел бредняк с ольшаником. А на той стороне тянулся яркий желто-лиловый луг с темными кучами ив. Он цвел вовсю. Справа лежали поля. На светло-зеленую покатую плоскость падали длинные тени стоящих у дороги берез.

Петр, взъерошив волосы, улыбаясь, долго смотрел на жидкую, низкорослую пшеницу.

— Неважная пшеничка, — заметил Сашок. — Сам-друг вряд ли соберешь.

— А знаете, я о чем мыслю? — проговорил Петр. — Сад здесь разбить. Склон к югу, с востока и севера лес… Обязательно заведем сад. Вот так, рядами, пойдут яблони, хороших посадим яблонь. С боков вишни… Низ засадим крыжовником, черной смородиной.

От удовольствия Сашок громко чмокнул.

Петр засмеялся и хлопнул его по плечу.

— А тебя, Масленкин, садоводом назначим.

— Эх, фруктов, Фаддеич, у нас будет… Завалю!

Всем стало весело, даже Конь ухмыльнулся, толкнул локтем председателя:

— А меня сторожем, Фаддеич, — и громко захохотал.

Матвей стянул с головы фуражку и, поколотив ее о коленку, сказал:

— Народишку бы нам побольше… Тогда бы сад здесь был… Да…

Над лесом гудел самолет, разрисовывая небо белыми кругами.

— Смотри, какие кренделя выкручивает. Зачем это он? — спросил Сашок.

— Воевать учится, — коротко пояснил Конь.

Матвей тяжко вздохнул:

— Будет война или нет — черт ее знает. А то ведь прилетит, ахнет бомбу…

Василия Ильича давно подмывало высказаться.

— Я думаю, во всем виновата техника и учение, — начал он, но в чем виноваты техника и учение, так и не смог объяснить.

Петр взглянул на Овсова, усмехнулся и, достав портсигар, стал закуривать. Молчание прервал Сашок.

— В прошлом году у нас лекцию делал лейтенантик из военкомата. Он говорил, что атомную бомбу бояться нечего. На каждую бомбу и своя в ответ найдется.

— Да какая может быть война, если ее никто на белом свете не хочет, — искренне возмутился Матвей.

— Кое-кто хочет, — задумчиво заключил Петр.

Войдя в лес, они свернули на тропинку и, продравшись сквозь цепкий ельник, вышли на место. От завода осталась печь для обжига кирпича, стропила от сушильного шатра и несколько ям с зеленоватой водой. В одной из ям торчал вверх лопастями глиномяльный вал. Больше всего Петра беспокоила печь. Задняя стена у нее была наполовину разобрана.

— Твоя работа, Савельич, — ухмыльнулся Конь.

Матвей Кожин взглянул на Масленкина:

— Да чего греха таить… Сашок. Бывали мы здесь.

Осмотрев печь и посовещавшись, решили восстановить завод. Петр при поддержке Коня и Сашка велел Кожину вернуть кирпич на заделку стены.

— Первое время глину помнем ногами, лошадьми. Нам надо начать. Сделать хотя бы тысяч пять на столбы, — рассуждал Конь. — Вот кто бы формы взялся изготовить? Как ты на это смотришь, Матвей Савельич?

Кожин согнулся и, ковыряя каблуком обломок кирпича, зло, из-под нависших бровей, взглянул на Коня.

— Сделаю и формы. Матвей все может: и кирпич дать, и формы сделать.

— Завод будем налаживать. А вот кому поручить это дело? — Петр посмотрел на Овсова. — Как ты думаешь, Василий Ильич?

Овсов недовольно передернул плечами.

— А что я?

— Дадим тебе людей, и, засучив рукава, с богом.

Василий Ильич промолчал.

— Я тоже так считаю. Лучше Овсова нам сюда не подобрать. С кирпичным делом знаком. Работал когда-то. Ему и карты в руки, — подтвердил Конь.

Домой мужики шли молча. Петр мысленно подбирал людей в бригаду Овсова. Конь про себя ругал доярок, сквасивших молоко. Матвей раздумывал, как бы ему за кирпич выпросить у председателя лесу на потолок в баню. Но больше всех был озабочен Овсов. Он шел, часто спотыкаясь, и Сашку приходилось то и дело поддерживать его, чтобы он не свалился в канаву. Предложение Трофимова не только мешало замыслам, но вообще было противно его натуре. И дорогой, и там, на Лому, Василий Ильич мыслями был в огороде, среди огуречных гряд.

Марья Антоновна уже давно спала, а он все обдумывал и подбирал причину отказа, сидел, сгорбясь над листком бумаги, обмакивал перо в чернильный шкалик, но перо сохло, повиснув над строчкой. Лампа чадила, и приходилось все подкручивать и подкручивать фитиль. Сильно пахло керосином и жженой тряпкой. Проснувшись, Марья Антоновна долго протирала кулаком глаза, а потом сипло проговорила:

— Не видишь, что керосина в лампе нет? Господи, за что я терплю муки? — и закуталась с головой в одеяло.

— А, что будет, то будет, — решил Василий Ильич и прямыми, как частокол, буквами написал: