Виктор Курочкин - Записки народного судьи Семена Бузыкина

— Всем хорошо не сделаешь.

— Я хочу заинтересовать людей.

— «Заинтересовать»! — передразнил Фаддей. — Так разве надо интересовать? Нынче лес продал, а завтра чем будешь интересовать?.. Молчишь.

Петр не выдержал. Он схватил полотенце и уткнулся в него лицом… Фаддей убрал со стола и, кряхтя, забрался на печку. А Петр все сидел, не отрываясь от полотенца. Потом он поднялся, вымылся и стал снимать сапоги. Фаддей окликнул сына:

— Петька, подь сюда.

Петр подошел.

— Я вот что скажу: жениться тебе надо. Вот брал бы Ульяну Котову. Хорошая баба, обмоет и обходит.

Хотя Фаддей и не смотрел на сына, Петр, нахмурясь, отвернулся.

— Об этом мне не было времени думать.

— Тебе и умереть времени не будет.

О продаже леса узнали в районе. Эта сделка заинтересовала прокурора, и благодаря ему лес остался стоять на месте. Петру на бюро райкома записали выговор.

Случалось, что у Петра опускались руки. Подкатывало желание бросить все и бежать. В эти минуты находилась тысяча причин, оправдывающих такое решение. Может быть, он и оставил бы Лукаши, если бы не памятная встреча у колхозного сарая.

Как известно, осенние ночи в наших краях очень длинные, очень темные и очень грязные. В одну из таких ночей Петр пешком возвращался из райцентра. Он сильно промок, усталость качала его из стороны в сторону, а в голове, как комар, ныла и ныла мысль: «Брось все и уйди. Уходи, уходи… Что тебе, больше всех надо?»

Около Лукашей Петр свернул с дороги и пошел к дому напрямик, усадьбами. Внезапно он услышал, как с глухим стуком к стене сарая привалилась дверь. Трофимов завернул за угол и увидел старуху с вязанкой сена.

— Ты что здесь? — крикнул Петр.

— Не погуби, кормилец! — заголосила старуха и бросилась в ноги.

— Ты что, с ума сошла, бабка?!

— По нужде, кормилец, — причитала старуха, — по нужде…

Петру было неприятно и стыдно, словно это его уличили в преступлении. Он поднял старуху и, стараясь говорить как можно мягче, спросил:

— Чья же ты будешь?

— Бобылка я, Аксютка Синицына, — всхлипнула старуха и вытерла концом платка глаза. — Одна у меня и есть коровушка. А сенца накосить нет мочи. В колхозе-то я все время работала. А теперь силушки не стало.

— Что же, ты так и живешь?

— Так, так, кормилец.

— Воруешь?.. — с горечью спросил Петр.

Аксютка вздохнула:

— Что же поделаешь?.. Бог смерти не дает, — и она опять завыла: — Помоги, кормилец! Положи мне содержание!

Этот вой больно ударил Петра.

Он крикнул:

— Не реви! Положу!

Он дал себе слово «положить ей содержание». Но, кроме Аксютки, были престарелые Иваны, Екимы, Афанасии, и все они нуждались в содержании…

Прошел год.

В середине февраля в Лукаши приехал Иван Копылов, по прозвищу Конь. В первый же день, под вечер, Конь пришел на дом к председателю и заявил:

— Давай, председатель, жилье и работу.

— Бери животноводство, — предложил ему Петр.

— Нате вам, боже, что нам негоже, — усмехнулся Конь. — А как с жильем?

— Будем тебе избу ставить, а пока расколачивай любой дом.

— А как хозяева?…

— Ну, это моя печаль.

— И тоже ладно, — сказал Иван. — Можно идти, товарищ начальник?

— Действуй, товарищ Копылов, — в тон ему ответил Петр. И они крепко пожали друг другу руки.

Приезд Овсова в Лукаши совпал с посевной горячкой. Петр измотался, как говорят, и физически, и душевно, дни и ночи проводя в бригадах. Он, как хозяин, рассчитывал делать одно, а районные руководители тянули на другое. Петр стремился увеличить посевы льна, создать кормовую базу за счет яровых, клевера и вики. Райком настаивал на кукурузе. Петр доказывал, что опасно новую, неосвоенную культуру засевать на больших площадях.

— Сорок гектаров, не меньше, — требовал уполномоченный.

Но не это больше всего смущало Петра. Безлюдье — вот что было страшно. Народу выходило на работу так мало, что нередко Петра брала оторопь… Появление в Лукашах Копылова, а следом за ним Овсовых подняло дух председателя.

— Видимо, и моя слеза до неба дошла, — шутил он.

По скрипучим ступенькам Овсов взошел на крыльцо своего дома. Глухо стукнул замок, тяжело заскрипели ворота. Василий Ильич вошел в сени. Повсюду густо висела паутина, пахло сыростью, с шумом сорвалась летучая мышь и, поднимая пыль, ошалело заметалась, ударяясь о стены. Дверь в избу Овсов открыл с трудом.

— Давно я здесь не был, — прошептал Василий Ильич.

Он увидел посудный шкаф с одной дверцей, оклеенный внутри газетой. У стены сгорбилась громоздкая железная кровать. На стене висел зеленый от плесени полушубок, под ним стояли большие головастые валенки. Овсов подошел к комоду и выдернул ящик. Там хранились мячик с помятым боком и зачитанный до дыр «Конек-Горбунок». С волнением трогал Василий Ильич давно забытые предметы, и все отчетливее всплывали перед ним далекие годы детства. Над комодом висело зеркало в тусклой бронзовой рамке. Василий Ильич ладонью провел по стеклу. Под толстым слоем пыли обозначилась кривая трещина.