Виктор Курочкин - Записки народного судьи Семена Бузыкина

Прошло дня три. Настроение все это время было отвратительное, а в тот вечер особенно. Ничего не хотелось: ни думать, ни делать.

После работы два часа провалялся на диване, читая глупейший роман Панферова «В стране поверженных». И встал только за тем, чтобы приготовить ужин. За окном зияла непроглядная темень, дул ветер и хлестал дождь. Я затопил плиту и стал чистить картошку.

В сенях под грузными шагами застонали половицы, дверь от рывка распахнулась и через порог переступил Полостов. Но в каком виде! Ботинки покрывала густая грязь, словно он шел напрямик по раскисшей пашне. Поля шляпы обвисли. Лицо мокрое, опухшее, измятое.

— Что это? — воскликнул я.

— Т-с-с. Тихо надо. Я как тать в нощи в полнощной прокрался в твой дом, — прохрипел он. — А ты картошку варишь? И то дело!

Полостов засмеялся отрывисто и хрипло, как старый мотор, и, резко оборвав смех, громко, словно командовал полком, приказал:

— Отставить картошку, начнем пить водку.

Полостов шагнул к столу и вытащил из кармана поллитру. На месте, где он стоял, осталась большая грязная лужа. Борис Дмитриевич стащил с себя пальто, бросил на диван, и туда же швырнул мокрую шляпу. Он не сел, а свалился на стул и, обхватив руками голову, простонал:

— О люди, если б вы знали, как все ужасно!

— Что случилось?

Полостов поднял на меня мутные пьяные глаза.

— Судья, ты слыхал поговорку: «Бог шельму метит»?

Он хотел улыбнуться и не смог. Вместо улыбки задергались щеки, скривился рот, а глаза обозленно сверкнули.

— Ну, что стоишь, смотришь? Подай стакан.

Полостов зубами сорвал с бутылки пробку, с бульканьем налил с краями стакан и, расплескивая водку, с отвратительной жадностью выпил. С минуту он сидел не дыша, не двигаясь, выпучив глаза. Потом, хватая губами воздух и поглаживая живот, просипел:

— Пошла, пошла. Уф, как хорошо-то стало! Подавай-ка сюда теперь картошку.

Он выхватил из кастрюли картофелину, покидал с руки на руку, обмакнул в соль и, обжигаясь, проглотил ее.

Глядя на него, я не удержался и захохотал.

— Ты словно с голодного острова, а не со свадьбы.

— Почти двое суток не ел.

— Что так?

— Пил.

— Что же случилось?

У Полостова задергались веки, но он пересилил себя, вероятно, чтоб не расплакаться.

— Бог шельму метит. Вот что случилось, — он налил еще полстакана водки и упросил меня составить ему компанию. После второго захода он как-то сразу обмяк и прослезился. — Семен, ты хотел бы знать всю мою подноготную, жизненную трагедию удачливого человека? Ну так слушай. С чего же ее начать?..

Полостов долго тер лоб, морщился и, наконец, заговорил, с трудом подбирая слова.

— Я, Семен, родился в семье приличной, даже, если так выразиться, и с достатком. Мой отец был инженер, железнодорожные мосты строил. Мать тоже была образованная. Детство свое я опущу. Оно было обеспеченное и неинтересное. Учился в гимназии и, должен сказать, учился почему-то скверно, хотя возможности и способности у меня были недюжинные. Батька хотел, чтоб я топтал его дорожку. Но, видя, что из этого ничего не получается, махнув рукой, сказал: «Не хочет быть инженером, пусть будет офицером», взял меня из гимназии и отдал в военно-морской кадетский корпус. Революцию я встретил гардемарином. Отец, как и все порядочные русские люди, революцию принял и приветствовал. Ну и я, конечно. В гражданскую воевал, стал красным командиром, только артиллеристом. Женился на умной красивой женщине. Как она меня любила! — Полостов застонал, закачался из стороны в сторону, схватил со стола бутылку, плеснул в стакан водки, выпил и продолжал:

— В общем, это брак был настоящий. От него у меня, то есть у нас… у меня-то сейчас ничего нет… осталось двое огарков. Сейчас я их тебе покажу, похвастаюсь…

Пол остов сунул руку в потайной карман, вытащил фото и подал мне. Карточка была пробита пулей.

— Не правда ли, славные ребятишки? — пробормотал он, вытирая слезы. — Старший сын Андрюша, младшая — Ирочка. Сам фотографировал. Андрей ужасно не любил сниматься. Уговорили за взятку. Волосы у него стояли дыбом, как у ежа, а щеки от слез были красные и мокрые. Ирочка стояла рядом в белом платьице, серьезная, с вытянувшимся личиком. Я все просил ее улыбнуться, но у нее никак не получалось. А все-таки неплохо вышли, как живые, — Полостов отобрал у меня фотографию и долго глядел на нее, глубоко вздохнув, повторил: — Как живые… Жаль, только вот пуля фотографию попортила;

— Где же она была?

— У сердца.