Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

Сегодня я провел в старом доме первую ночь. И спал (уж не знаю, по какой причине) не на раскладном диване, как обычно, а вместе с дедушкой, на его постели…

Что бы дед ни делал, у него все по-особенному. Даже то, как он ложится спать. Вчера вечером, юркнув в постель, я с удовольствием наблюдал, как торжественно и неторопливо дед готовится ко сну. Облачился в пижаму, обмотал платком свою бритую голову. Потом с громким вздохом уселся на край кровати и прочитал молитву, а может, некое ночное напутствие своей душе. И, наконец, начал почесывать живот…

Я сто раз это видел и все равно удивлялся звуку, который раздавался при этом. Кырк-кыррррк, кыр-р-рк-кыр-рк… Казалось, что у деда на животе не обычная мягкая кожа, как у нас у всех, а вроде как на барабане – такой получался гулкий скрежет! Но ведь барабан-то пустой, а у деда живот – не скажешь, что в нем пусто! Порядочный живот, хотя и пузом не назовешь… Только очень уж волосатый.

Я много раз пытался разгадать секрет – как это деду удается так звучно почесываться. У меня, например, как я ни старался, ни за что не получалось! Я даже и на Юрке попробовал, но тоже не удалось, только зря его расцарапал… Ну, мы подрались, само собой, но потом я ему объяснил, что не нарочно царапал его, а для дела.

И все же я, кажется, кое-что понял. Прежде чем начать почесываться, дед Ёсхаим делает глубокий вдох. Наберет воздух – и живот его натягивается, как барабан. Надувается. И уж тогда он начинает работать своими жесткими, искорёженными, как старые гвозди, пальцами… У меня же, ясное дело, нет ни такого живота – надувай не надувай, ни таких пальцев. Откуда же быть скрежету?

Только после того, как дед почешется в свое удовольствие, он готов заснуть.

Так было и в эту ночь. Сладко зевнув, дед улегся. «Спокойной ночи, Валера», – услышал я. И не успел ответить, как раздался храп… Дедушка Есхаим засыпал мгновенно – то ли очень уж выматывался за рабочий день, то ли организм у него был такой, только засыпал он в ту же секунду, как закрывал глаза.

Обычно дед спал на спине, с головой накрывшись одеялом. Но в эту ночь, может быть, в честь моего пребывания в его кровати, укрылся он только до подбородка… К сожалению.

Храп деда, так же, как и звук его почесывания, это тоже нечто совершенно особенное. Это равномерный, мощный, все нарастающий рокот. Рокот, от которого подрагивает одеяло, подушка, матрас, кровать – да что там кровать, кажется, что и стены подрагивают. Вся комната наполнена этим вибрирующим рокотом…

Уставившись в темноту, я лежал между дедом и стеной. «Спокойной ночи, – горестно думал я. – Уж какая тут может быть спокойная ночь!»

Между тем, к могучему храпу прибавился еще один звук. Еще один инструмент появился в оркестре: это начали свою партию дедовы губы. Они трепетали, как листья при сильных порывах ветра и звучно похлопывали, попыхивали: пых-пых… пфых-пфых… Облокотившись о подушку, я повернулся к деду и попытался разглядеть его лицо: как оно при этом выглядит? Как это спящий человек может так шевелить и прихлопывать губами? Но в ночной темноте, кроме общих очертаний дедова лица, мне удалось разглядеть только край белого пододеяльника да седую бороду.

Борода деда всегда привлекала внимание к старейшине рода Юабовых. Красивая была борода, почтенная, пышная. Но в то же время не очень тяжелая, я бы сказал – подвижная. На лице деда борода как бы исполняла роль дирижера, управляющего его мимикой, как оркестром. Она весело поматывалась вверх-вниз, когда дед разговаривал. Расширялась, будто разводя руками, когда он улыбался. А за едой, когда он жевал, бородка, слегка подрагивая, покачиваясь, следила за ритмом и предупреждала: «Не торопись… Andante… Moderato… Не нарушай ритма… Legato… Раз-два-три…раз-два-три…» Когда же дед молчал, задумывался – бородка лежала так спокойно, с таким достойным видом… Антракт… Но дирижер готов к работе…

Дед любил, когда я разглаживал или почесывал его бородку, даже слегка ее подергивал. И это занятие, от которого мы оба получали удовольствие, превратилось у нас в какую-то особую церемонию-игру.

Я прикасался к шее деда под подбородком и там, внизу, начинал медленно и нежно почесывать его седины. Мягкие волосы ласкали мою руку, бородка меня слушалась – она то распрямлялась, то накручивалась на пальцы… А дедушка блаженствовал. Он чуть-чуть приподнимал голову и наклонял ее вбок, будто находился в кресле у парикмахера и садился так, чтобы мастеру было удобно работать… Все черты его – брови, глаза, губы – смягчались, выражали наслаждение.