Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

Открывался базар очень рано и сразу же превращался в некое подобие пчелиного улья. И гудел базар монотонно, как пчелиный рой, а над этим однообразным низким гулом то и дело взмывали высокие, тонкие голоса. Это неутомимые продавцы зазывали покупателей.

– Эй, опа, посмотрите на эту клубнику! Во рту тает. Попробуйте! – зазывал садовод.

– Подходи, народ! Свой огород, половина мед! – напевая, восхвалял свой товар другой.

Торговали в основном пожилые узбеки. Одеты они были почти одинаково: тюбетейка, чапан (длинный ватник), мягкие кожаные сапоги.

Сказать, что торговаться на азиатских рынках принято – значит, не сказать ничего! Это особый ритуал, своего рода искусство и одновременно игра, украшающая однообразную жизнь. Цену, названную продавцом, не просто оспаривают, а приводят свои доводы, почему ее надо снизить. При этом никогда не унижают достоинство продающего и его товара.

Мама прекрасно владела этим искусством, как и вообще узбекским языком. Она выражалась настолько чисто и грамотно, что говорившие с ней даже не сомневались, что она узбечка. Да и вообще маму – высокую, стройную, с черными, как смоль, волосами, принимали за свою с первого взгляда, по внешности. Нередко это помогало и купить подешевле. И сегодня помогло…

Сделав покупки, мы вернулись домой. Мама только принялась готовить, как Эмма стала капризничать, хныкать. Она уже и по дороге была вялой. Щеки ее покрылись краснотой, глазки косили. Видно было и без термометра, что у сестренки жар.

Эмма болела часто. То гриппом, то воспалением легких.

Увидев, что Эммке плохо, мама побежала за врачихой, жившей неподалеку и частенько посещавшей нас.

– Грипп. Вирусный грипп, – сказала врачиха. – Наверно, в продленке опять прихватила.

Сделав сестренке укол, она предупредила маму: уколы нужно делать каждый день. Провожая врачиху к дверям, мать протянула ей пачку макарон.

– Возьмите, прошу вас, денег у меня нет. Мне так неловко, мы так часто вас беспокоим…

Во всех семьях было принято как-то расплачиваться с врачами, приходящими на дом, или делать им подарки. Но в нашем доме не было ни денег, ни красивых вещей.

– Что вы, Эся, – в замешательстве сказала врачиха, – не нужно этого!

Прижав к груди захрустевшую пачку макарон, мама сказала:

– Мне нечем платить за уколы. Положите Эмму в больницу, пожалуйста.

Вечером приехала скорая помощь. Эмма, поняв, что ее опять разлучают с мамой, отчаянно заплакала:

– Ну, мама! Ну, мамочка! Не отправляй меня! Ну, пожалуйста! Поезжай со мной!

Во дворе стоял невообразимый шум. Рыдала и кричала Эммка, бешено лаял и рвался с цепи Джек. Растерянные Валя и Миша выглядывали из окна.

Мама, конечно, не выдержала. Схватив меня за руку, она подбежала к машине, стала упрашивать, чтобы ей позволили отвезти дочку. Мы уехали.

Заключительной сцены я не видел, но без труда могу восстановить ее по образцу десятков других, сходных.

Все стихло. Двор стал обычным. Спокойным, благополучным двором, в котором ничего не происходило. На крыльцо не торопясь вышла бабка Лиза.

– Миша! Валя! Чего это собака, вроде, лаяла? Кто-то приходил, что ли?

Ташкент быстро менялся. Даже я замечал это. После землетрясения к нам приехали бригады строителей из всех союзных республик. Город обрастал строительными лесами. Вздымались башни подъемных кранов. Их стрелы казались мне похожими на стволы огромных пушек. Вырисовываясь высоко в небе, они поворачивались из стороны в сторону, словно выискивая свою цель где-то далеко, у самого горизонта. А в каждой башне сидел машинист и по знаку рабочего, стоящего внизу, передвигал кран в нужное место. Большой изогнутый крюк подцеплял здоровущую железобетонную плиту, и кран, поигрывая ею, как запеленутым младенцем, поднимал ее на самый верх стройки. Тросы его издалека выглядели, как тончайшие нити и казалось, что груз, который они несут, удерживается в воздухе какой-то магической силой. Я мог бы часами глядеть и глядеть на это удивительное зрелище.

Весь город жил стройками. По радио чуть ли не каждый день сообщали об успехах строителей. И, что правда то правда: помощь их была очень ощутима. Советское государство умело показать свою мощь – а она была – но, к сожалению, не тогда, когда требовалась повседневная забота о людях. Мощь обнаруживалась, когда можно было блеснуть, покрасоваться перед всем миром.