Яна Летт - Отсутствие Анны [litres]

На мгновение она остановилась как вкопанная от мысли о том, что мужчина, который смутно вспоминался ей сейчас, мог быть не тем, кого она искала.

Женщина отогнала эту мысль. Не время было сомневаться. Город парил у нее перед глазами, и она старалась не моргать, боясь, что он исчезнет. Глаза защипало, как будто их запорошило песком с Материнского тракта.

– Нужно спешить, – пробормотал кролик, прыгающий неподалеку, – еще немного провозимся, и Нет исчезнет. Ищи его потом свищи.

– Он появится в следующую пятницу, – прогудел в нос вывернутый наизнанку человек.

– Или в четверг, после дождя, – шепнул кто-то.

– Или никогда, – каркнул кто-то из леса.

– Никогда! Никогда! – отозвались мохнатые верхушки елей, и женщина прибавила шагу, припустив изо всех сил. Почему-то чем быстрее она бежала, тем дальше маячил желанный город и тем размытее и нереальнее становились фигуры окружавших ее путников. Она почувствовала, как по спине струится пот, и замедлила шаг – сперва немного, потом пошла еле-еле, вязко, как в замедленной съемке, с трудом переставляя ноги. Почему-то ей показалось, что сразу после этого город стал ближе.

Сразу после этого город стал ближе.

А еще с ним творилось что-то неладное. Она вдруг поняла, что этот город – одновременно и город, парящий у нее над головой, и ее собственный двор. Двор, но не городской, а двор крохотной дачи, куда она выезжала летом – выезжала сама и вывозила кого-то еще. Двор был пустынным, на нем не росло ничего, кроме репейника и крапивы у забора – еще там был малинник, очень старый, посаженный прежними хозяевами участка. В малиннике тоже было много крапивы, а еще много улиток, а вот малины там было днем с огнем не сыскать – пару раз они пытались, но это было очень давно, и ягоды, которые удавалось найти, были зелеными почему-то, по никому не известной причине они так и оставались зелеными, переставали расти и зреть, их даже птицы не склевывали, а они и подавно не собирали. В конце концов ягоды коричневели и пропадали – так же пропадали и яблоки на одной-единственной старенькой яблоне, о которой никто не заботился, – каждый год она думала, что надо бы сделать хоть что-то, поискать, что нужно для счастья яблоням, но каждый год заново забывала об этом, и участок продолжал стоять все таким ж заросшим и неприкаянным. Однажды маленькая девочка, совсем ребенок, чьего лица она сейчас никак не могла вспомнить, попыталась высадить на участке что-то. Кажется, она просто вырвала цветок вместе с корнями, вкопала по самый цветочный пояс в землю и долго поливала из старой проржавевшей до дыр в боках лейки. На следующие утро цветок улегся на землю, распластав бессильно листья и головки, распластав лепестки, как погребальный саван, и маленькая девочка плакала долго и громко. Она тогда ничего не сделала с этим – что могла она сделать, не разбираясь в цветах и листьях? А через какое-то время свое дело сделали солнце и ветер – и от цветка ничего не осталось, кроме этого воспоминания, которое до сих пор она не извлекала наружу никогда – она была в этом абсолютно уверена, несмотря на то, что даже не знала, кто именно она и кем была маленькая девочка на дачном участке, оплакивающая гибель цветка.

Кто была эта маленькая девочка? Она прилагала все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы вспомнить, но ничего не вспоминалось, и тогда она стала строить догадки. Может быть, девочка – она сама? Может быть, это ее собственное воспоминание? Совершенно невозможно ничего вспомнить, когда так болит голова и все так странно, ведь она даже не сумела разобраться в природе города – это город, парящий над головой, или все-таки дачный участок? Все так двоилось… Что разобрать, различить, расподобить казалось совершенно невозможным.

– Наконец-то ты в городе, – шепнул тонкий голосок у нее над ухом, – поздравляем. Сложно только начать, а дальше у всех все всегда само идет как по маслу… Но все равно – поздравляем.

Город распахнулся ей навстречу, как большая музыкальная шкатулка, – и музыка правда разлилась в воздухе.

Город рос вверх, и ей пришлось двигаться с усилием, в гору, но он начинался у самого подножия. Крыши домов смотрели на нее, потому что тут и там среди черепицы она замечала глаза – желтые, голубые, карие, с круглым или вертикальным зрачком или без зрачка вовсе. Глаза моргали, подмигивали, пялились или сощуривались, глядя на нее. Десятки кошек всевозможных размеров и расцветок бежали из-под ее шагов, когда женщина шла вперед.